И в горе, и в радости

Она говорила ужасно устало. Я смотрела, как она прижимает ладонь к глазу и трет туда-сюда.

– Но ты же терпеть ее не можешь, – сказала я. – Ты же родила у нее на полу в отместку за то, что она предложила тебе стул с подушкой. Ты всегда ее ненавидела.

– Я ненавидела ее, потому что этого от нас ждали. Я сама никогда ее не ненавидела, а даже если так и было, трудно продолжать ненавидеть единственного человека, который когда-либо помогал мне без просьб.

– И это действительно помогает? Когда она все время рядом?

– Что? Конечно, помогает.

Я не могла представить Уинсом в доме своей сестры. Мысль о том, что она находится там и что у них складываются свои собственные, близкие, отдельные отношения, что Ингрид полагается на нее, а не на меня, заставляла меня чувствовать себя второстепенной и завидовать их близости теперь, когда я была в Оксфорде.

Она сказала:

– Не смотри так, Марта. Ты меня развлекаешь, но сама знаешь, на самом деле ты не можешь мне помочь.

На секунду она исчезла в каком-то личном воспоминании, а затем сказала:

– Я не знала, каково это будет. Мне действительно пора идти.

Я придержала дверь, и Ингрид вышла первой.

Она обняла меня, а затем, помолчав, сказала:

– Это еще одна причина, по которой я не брошу своего мужа, Марта. Потому что тогда мне придется сперва убедить себя, что это касается только нас и я ничего не должна окружающим людям. – Она посмотрела на меня так, что мне стало не по себе. – А я бы никогда не смогла этого сделать.

Я смотрела, как она подошла к машине и усадила ребенка в кресло: лишь они вдвоем в маленьком конусе света. Через минуту она уехала и помирилась с Хэмишем после трех с половиной часов разлуки.

* * *

Вскоре после этого они уехали из Лондона, потому что Ингрид сказала, что ей надоели песочницы, полные кошачьего дерьма и оберток от презервативов. Они переехали в деревню, где все коллективно делали вид, что рядом не расположен большой город Суиндон.

Она позвонила мне, пока следила, как их мебель выгружают из грузовика, и сказала, что уже ненавидит эту деревню, в частности людей и все, за что они тут ратуют, но решила терпеть, потому что это означает, что нас будут разделять всего сорок минут.

Я поехала к ней на следующий день и сидела у кухонного острова, за который, как описывала риелтор, «умереть можно» и который, как сказала Ингрид, превратится в свалку всякого дерьма и кошельков. Я вместе с ее сыном рисовала в раскраске, пока она разбирала продукты, одновременно кормя ребенка грудью, хотя он был уже большим.

Она пнула пачку рулонов туалетной бумаги в сторону двери прачечной и сказала, что если бы ей пришлось охарактеризовать нынешний этап своей жизни, то он заключался в трате двухсот фунтов стерлингов в неделю на разные бумажные изделия: рулоны полотенец для кухни, рулоны туалетной бумаги, прокладки, подгузники и так далее – их столько, что тележка наполняется прежде, чем успеешь положить в нее хоть что-то еще. Я перестала рисовать и смотрела, как она поднимает с пола тяжелую бутылку с молоком, локтем открывает холодильник и швыряет ее в дверцу, не потревожив ребенка.

– Если бы в магазине «Сейнсбери» было всего два ряда: один – с продуктами для ужина, а другой – со всяким впитывающим дерьмом, я бы заходила и выходила из него за две минуты.

Ее сын попытался сунуть мне в руку карандаш, чтобы я вернулась к нашему занятию. Ингрид продолжала говорить. Я взяла карандаш и уставилась на страницу, чтобы она не могла увидеть мое лицо.

– Я реально завидую, вы закупаетесь всего на двоих, – продолжала она. – Боже мой. Да вы, наверное, корзинами пользуетесь! Ты, наверное, даже не знала, что рулоны туалетной бумаги продаются пачками по сорок восемь штук.

Позже, в дверях, она спросила, сможет ли она, по моему мнению, с этим справиться: с домом, с деревней.

– Тебе же нравится, не так ли? – Сын сидел у нее на бедре, пытаясь заставить ее взглянуть на пластиковую машинку, которую он держал перед ее лицом. Она постоянно убирала его руку. – То есть у тебя все получилось. Вы все правильно сделали, потому что тебе хорошо и у вас с Патриком все хорошо.

В конце тон повысился: это были вопросы. Ей было нужно, чтобы я сказала «да».

При следующей попытке сына привлечь внимание Ингрид отобрала у него машинку. Он заплакал и попытался ударить ее по лицу крошечной ручкой. Она поймала его запястье и удержала его. Ее сын начал корчиться и пинаться, держась свободной рукой за ее волосы сзади.

Ингрид невозмутимо продолжала:

– Так что Оксфорд определенно лучше. По-другому лучше, но в принципе тебе он нравится.

Я сказала «да».

– С тобой все будет в порядке. Это была хорошая идея.

– А ты в порядке?

Я сказала «совершенно».

– И никаких происшествий на полу ванной, – это снова был вопрос. Или наставление, предостережение, или надежда моей сестры. Я сказала «нет», чтобы уйти и чтобы Ингрид могла отнести по-прежнему вертящегося сына на стульчик для наказаний.

* * *