И в пепел обращен

По счастью, битву за фасон платья Джеку удалось выиграть. Прелестного вида дворянчик, что ведал его гардеробом, пал жертвой излишеств, вошедших в моду при дворе Карла, и вознамерился нарядить Джека в пышное одеяние из множества разноцветных лент, широченные складчатые ренгравы[71], и розы на туфлях, и завитые букли, и черт знает, что еще. Но чтобы Энтони кто-либо когда-либо принуждал к подобному вздору, Джек не мог себе даже представить, а посему твердо стоял на своем. Спустя три спора, один за другим перешедших в крикливую перебранку, Луна велела Льюэну Эрлу одеть Джека, как тому больше нравится, лишь бы ткани и приклад были из самых роскошных.

Так оно и вышло. Беспокойно огладив изумрудно-зеленый муар дублета, Джек зацепился ногтем за вышивку из серебряной канители. Пуговицами камзола служили бриллианты – бриллианты, почитавшиеся среди дивных не самыми драгоценными из самоцветов! Брошь на шляпе мерцала светом самих звезд, каким-то непостижимым образом заключенным в кристаллы. Тончайший шелк рубашки, казалось, был соткан из ветра.

Оставалось только надеяться, что сегодня вся эта роскошь сослужит ему добрую службу. Джек прекрасно знал: многие подданные Луны его возвышению вовсе не рады.

«И как только мне удалось убедить себя, будто политики тут ни на грош?»

Да, явная слепота с его стороны. Где это видано, чтобы Принц не был замешан в политику? А между тем он, мало того, что был смертным, так еще и высотою происхождения в глазах придворных отнюдь не блистал: они и титул баронета, принадлежавший Энтони, не ставили почти ни во что. Вот пэра бы им – совсем другое дело!

Представив себе Луну делающей то же предложение герцогу Альбемарлю, Джек не сдержался и сдавленно фыркнул от смеха. Льюэн Эрл бросил на него укоризненный взгляд. Золотые локоны эльфа лежали безукоризненно, волосок к волоску, а с большим вкусом подобранное платье было неярким: превзойти будущего принца в экстравагантности он посчитал неблагопристойным. К подобным материям Эрл относился предельно серьезно, пусть даже Джек сей серьезности не разделял.

Но вот, проскользнув под дверь, в комнату впорхнул мерцающий огонек. Повиснув в воздухе, он трижды вспыхнул и угас.

«Это за нами».

Церемония началась несколько раньше, с торжественной речи Луны в память о покойных Принцах – об Энтони и его предшественнике, и вот теперь настал час заключительной сцены.

Эрл с поклоном распахнул двери. Джек сделал глубокий вдох, собрался с духом и двинулся вперед.

Прихожая находилась рядом с бронзовыми дверями в большой приемный зал, возле коих несли караул два дородных создания, отчасти напоминавшие очень маленьких великанов. Повинуясь его кивку, они ухватились за ручки и потянули невероятную тяжесть на себя, словно бы сотворив великолепную раму, в которой Джек ненадолго остановился, дабы все могли его лицезреть.

«Определенно, я повредился умом».

В зале собрались все до одного. Не только придворные Луны, но и подданные рангом пониже, а также посланники всех королевств, что утруждались поддерживать отношения с Халцедоновым Двором. Половине этих существ Джек и названий не знал. Они собрались сюда со всей Англии, из Ирландии и Шотландии, из Уэльса и даже с Континента. Зал был набит битком, от стены до стены, и вся эта толпа провожала Джека, идущего по узкому проходу, оставленному для него посредине, волной почтительных кивков (всего лишь кивков – ведь он же еще не Принц).

Во искупление сего, на тронном возвышении в дальнем конце зала Джека ждала Луна. Выглядела она просто великолепно – в полночной синевы платье, прекрасно сочетавшемся с его зеленым нарядом, увенчанная короной… Короной, как ни удивительно, серебряной (Джек ожидал металла побогаче), однако ее вполне могли отлить из света самой луны. Могли… а, возможно, и отлили – в этом мире Джек не принимал на веру никаких законов природы.

Чувствуя себя путешественником, приветствующим некоего иноземного самодержца, Джек поднялся на возвышение, остановился ступенью ниже королевы и преклонил колено. В полной тишине ее голос разнесся по залу от края до края.

– Джон Эллин! Ручаешься ли ты своим словом, что ты есть смертный, рожденный в Лондоне, не далее тех пределов, в коих слышен звон колоколов Боу[72]?

– Клянусь в сем Дубом, Ясенем и Терном.

Только не поминать имени Господа: спасибо Джеку за это здесь уж точно не скажут, а «древняя Маб», именем коей клянутся дивные, явно не для него.

– Джон Эллин! Ручаешься ли ты своим словом, что не намерен чинить вреда дивным подданным нашего двора?

– Клянусь в сем Дубом, Ясенем и Терном.

– Джон Эллин! Ручаешься ли ты своим словом, что будешь неизменно блюсти интересы Халцедонового Двора, стремиться к согласию меж жителей Лондона, смертных и дивных, и, выступая от имени всех смертных жителей Сити, править вместе со мной?