«И вечной памятью двенадцатого года…»

Лермонтов тоже отдал дань этой традиции в раннем «Поле Бородина» (1830–1831). Но, перерабатывая это стихотворение, поэт меняет характер изображения «поля». Наряду с прямым назначением – быть местом сражения, где «построили редут», Бородинское поле – это и «бивак открытый», где русское войско ожидает сражения, и «сырая земля», в которую уходят тела павших воинов. Об образе «сырой земли» следует сказать немного подробнее, поскольку это образ более всего связывает стихотворение Лермонтова с народной поэзией и со славянской мифологией, являясь фольклорной мифологемой. В раннем стихотворении «Поле Бородино» «бранное поле» было завалено телами павших воинов, шесть раз переходя врагу. В «Бородино» с появлением ряда «поле – сырая земля» оживает свойственное фольклору и древнерусской литературе сближение земли и родины (мать-земля, мать – сыра земля), восходящее к мифологии земли. По мнению современного мифолога, «геоцентрическая концепция, господствовавшая в архаических культурах, является, видимо, источником повсеместных представлений о том, что умерший должен быть похоронен в родной земле… Земля, используемая в ритуале погребения, есть священная земля, замкнутая всегда в определенных, сакрализованных границах»[229].

Для лермонтовского стихотворения мифологема земли является порождающим ядром двух метафор. Первая – смерть – вечный сон воина-героя (сражен булатом, он спит в земле сырой), вторая – братание с землей в момент наивысшего напряжения боя, слиянность с родной землей (Земля тряслась как наши груди…)[230]. Лермонтовское стихотворение сохраняет и еще одну эпическую формулу – гиперболу, генетически восходящую к астральной мифологии. Она присутствует в сравнении наступающего войска французов с «тучей». В былинном изображении поединка богатыря с врагом такая гипербола достаточно традиционна и имеет особое назначение – подчеркнуть опасность, а вместе с тем представить сильного противника. В развитии картины сражения использовано характерное для эпоса противопоставление «богатырей» и «бусурманов». Поединок в народном эпосе всегда совершается за общенациональные ценности, в числе которых и национальные святыни. Враг в русской былине неизменно иноверец, что когда-то отражало историческую реальность.

Художественное пространство стихотворения в целом сохраняет ценностную иерархию, характерную для русского эпоса. Делясь на «свое» и «чужое», эта иерархия всегда имела свой центр, ядро, святыню. В былинах таким центром часто выступал Киев, в который вели все дороги, в лермонтовском стихотворении – Москва, средоточие всего русского.

Другая традиция фольклора здесь связана с песенной стихией и ведет к солдатской песне. Русский песенный солдатский фольклор богат и разнообразен по тематике. Современные исследователи выделяют несколько больших групп: это песни походные, маршевые, социально-бытовые, бивуачные, исторические[231]. Со времен существования регулярной армии в полках существовали свои песельники, запевалы, умение петь в строю считалось обязательным. Этот песенный материал содержался в полковых сборниках песен, хранился в устной традиции.

Лирика солдатской бивуачной жизни отмечена в «Бородино» переходом от «мы» как выражения настроения всей армии, к «я», в котором проявляется задушевная интонация воспоминания о редкой минуте затишья перед сражением (Прилег вздремнуть я у лафета…). Для сравнения приведем солдатскую песню из коллекции П. В. Киреевского, современника Лермонтова, известного собирателя русского фольклора, в которой есть образ бивуачной жизни:

Темна ноченька приходит – нам
Солдатушкам угомону нет
Пристоялися резвы ноженьки ко сырой земле,
Придержалися белы рученьки к строевому ружью…[232]

В фольклоре времен войны 1812 г. выделяются песни, где героем часто становился полковник, полковничек: «Собиралась наша армия…», «Убит полковник Беляков…» и др. Возможно, появление именно этого звания связано с традиционным для русской армии формированием воинских единиц – полков, часто носивших имена командиров-полковников. В солдатском фольклоре есть песни о гибели этих героев. Обязательный в этой лирической ситуации наказ умирающего был связан либо с местом захоронения, либо, как, например, в песне, записанной А. Пивоваровым, содержал завещание – бить врага:

Упал наш полковничек
С конечка на сыру землю,
Закричал молодой полковничек:
Стойте, дети, не робейте,
Свинцу, пороху не жалейте…[233]