«И вот общественное мненье!» Клубы в истории российской общественности. Конец XVIII - начало XX вв.

Если последовать примеру современников, причины данного феномена нужно искать в смятенном массовом сознании российского обывателя, на которое революция оказала разнообразное — как вдохновляющее и раскрепощающее, так и шокирующее — влияние. Потрясением, но опять-таки с разными последствиями, явилась для многих непривычная растерянность власти. Результаты всего этого сильно отличались от бытовавших ранее в образованном обществе идеальных и романтических представлений о революции. Свобода обернулась для одних свободой громить евреев, для других — открыто демонстрировать с красными флагами, бастовать и принуждать к участию в забастовках тех рабочих и служащих, кто хотел бы остаться в стороне («снятие с работы»), для третьих она означала игнорирование ограничений в карточной игре. Естественно, у администраторов клубов на первом плане были соображения выгоды, они спешили воспользоваться благоприятной конъюнктурой. В приемах же извлечения дохода за счет азарта игроков ничего нового не было.

Общественное мнение, в том числе мнение членов клубов и мнение о клубах, продолжало складываться под воздействием многих факторов, из которых важнейшую и все возрастающую роль играла периодическая печать. Наибольшими тиражами издавались и после первой революции газеты, хотя и не партийные, но по существу оппозиционные, как говорили тогда, «прогрессивные», или, по терминологии правых, левые. Правомонархические союзы прямо требовали от правительства уничтожения таких газет как «еврейских», полагая, что, если эти газеты устранить, их место займет при усиленной финансовой поддержке со стороны правительства правая печать^{763}.

Сами же власти старались действовать в рамках временного законодательства о печати. Оно исключало для периодических изданий предварительную цензуру, но тем не менее не удовлетворяло ни либеральную, ни радикальную общественность, так как позволяло подвергать репрессиям газеты и журналы за отдельные публикации и закрывать их по совокупности прегрешений. В защите собственных позиций правительство не продвинулось дальше организации официозных малопопулярных изданий типа «абсолютно не читаемой», по свидетельству Льва Тихомирова, «России»^{764} (к этому подтолкнула Столыпина предвыборная агитация политических партий в 1905–1906 гг., в том числе через клубы, о чем была составлена специальная аналитическая записка)^{765}. Что касается «прогрессивных» изданий, то власти довольствовались получением информации о редакционной кухне от журналистов, выполнявших «по совместительству» функции полицейских осведомителей.

Правда, полицейское ведомство как будто заинтересовала идея одного из них, сотрудника газеты «Русское слово» И. Я. Дриллиха. По его мнению, политика высших государственных лиц в сфере печати свидетельствовала о том, что они отстали от времени. Дриллих предлагал проводить негласное влияние на оппозиционную печать, «сделать так, чтобы желательные правительству взгляды были исподволь высказаны теми публицистами, которые сейчас создают общественное мнение и настраивают публику оппозиционно», их «надо приблизить, приручить, а кое-где и просто купить!» Об этом Дриллих, имевший агентурную кличку «Блондинка», говорил в 1913 г. в беседах с начальником Московского охранного отделения А. П. Мартыновым и вице-директором Департамента полиции С. Е. Виссарионовым. «Впрочем, ничего реального из этих бесед не последовало», — с сожалением заключает в своих мемуарах подробный рассказ об этом Мартынов^{766}.

Разумеется, предложение, высказанное Дриллихом, характеризовало в первую очередь его самого и отчасти его шефа Мартынова. Но сама мысль о приручении влиятельной либеральной прессы путем подкупа самых известных журналистов была симптоматичной, как и судьба этой мысли. То и другое явилось показателем (в числе многих других) инерционности государственного аппарата в условиях торжества «власти денег» в связи с продвижением России по пути капиталистической модернизации. Клубы не могли остаться в стороне от этих процессов.

«Буржуазная» тенденция прослеживается и внутри группы элитных клубов. В предреволюционной Москве из старейших клубов, считавшихся респектабельными, в число самых заметных и престижных выдвинулся, наряду с Литературно-художественным кружком, Купеческий клуб. Несмотря на возвращение клубу в 1879 г. права избирать членами представителей не только купеческого сословия, вплоть до 1907 г. действовало, согласно новому уже уставу, ограничение для гостей, им запрещалось посещать клуб в обычные дни. Отмена этого запрета общим собранием радикально изменила положение. С 1907/1908 г. по 1912/1913 г. число членов Купеческого собрания увеличилось ненамного — с 901 до 1166, зато число гостей выросло вчетверо — с 6354 до 25 тыс., что не могло не привести к значительному росту доходов от карточной игры. Всего за 60 лет они составили 4120 тыс. руб.^{767}

Старшинская в Московском Купеческом собрании. 1910 г.