«И вот общественное мненье!» Клубы в истории российской общественности. Конец XVIII - начало XX вв.

Как поведал много позже Николаевский изучавшему меньшевизм американскому историку Л. Хеймсону, Л. О. Дан тогда сказала: «Пойдемте, там рядом образовался клуб какой-то». Оказалось, что заинтересовавший их клуб открылся в особняке, который предоставили «какие-то графья или баронесса». В отличие от Готье, Николаевский не испытывал к «бывшим» ни малейшего сочувствия. Клуб, по его словам, «назывался каким-то ультрадемократическим именем, но это больше танцулька, и карты, и все иное… Офицерство гвардейское и, очевидно, все титулованные барышни — впечатление, помню, полного развала!»^{856}.

Что создавало такое впечатление, помимо обычных карт и «танцульки», понять из записи, сделанной Хеймсоном, трудно, да и требовать от интервьюированных им лиц полной ясности спустя почти полстолетия невозможно. Понятно, что меньшевики предпочитали партийные клубы. Но в таких клубах, обходившихся без танцулек и карт, в том числе в большевистском клубе, было тогда, по словам Николаевского, «довольно пустовато». Членов меньшевистского клуба, устроенного в квартире уехавших в Харьков родителей меньшевика Эренбурга (Климова) (двоюродного брата писателя), насчитывалось 40–50 человек.

Из всего этого следует также, что к весне 1918 г. принятое 24 ноября 1917 г. постановление Петроградского Военно-революционного комитета «закрыть все клубы и притоны, где производится игра в карты» еще не было до конца реализовано. Некоторое время новая власть колебалась, комиссар городского хозяйства Петрограда М. И. Калинин высказал мнение, что невозможно искоренить путем репрессий влечение к игре, присущее природе человека, и предложил азартные игры допускать, но обложить все клубы налогом в пользу города в 10–30 % от их дохода. Все же в 1918 г. снова решено было клубы с игрой в карты и лото закрыть. Потом, с переходом к нэпу, они снова были разрешены, а после «великого перелома» 1929 г. снова запрещены^{857}.

Тем временем во всех больших городах продолжался начавшийся после октябрьского переворота передел недвижимости, в том числе зданий, принадлежавших клубам или ими арендуемых. Юридической — условно — основой этого передела мог считаться принятый 16 декабря 1917 г. декрет о запрещении сделок с недвижимостью, так как декрет об отмене частной собственности на недвижимость в городах вообще, проект которого обсуждался Совнаркомом 23 ноября, принят был только 20 августа 1918 г. Революционная практика, носившая во многом стихийный характер, опережала даже обычное в первые годы советской власти скоропалительное декретирование преобразований во всех сферах жизни, смысл которого был, по признанию Ленина, в первую очередь агитационным.

Изгнание старых клубов из своих помещений, означавшее их ликвидацию, находилось в одной идеологической плоскости с жилищным переделом — переселением семей рабочих с окраин больших городов в находившиеся в центре дома и квартиры «бывших». «Уплотнение», появление «коммуналок» преподносилось и воспринималось как осуществление принципа социальной справедливости. Одновременно лучшие помещения прибирали к рукам быстро плодившиеся всякого рода партийные и бюрократические учреждения^{858}.

В феврале 1918 г. здание бывшего уже Английского клуба в Москве приглянулось анархистам — союзникам большевиков по свержению Временного правительства. Еще раньше, в январе, для нужд Совета Московской федерации анархистских групп они захватили здание Купеческого собрания, превратив его в Дом анархии. Всего же группы анархистов заняли в Москве до 20 особняков. Факты эти тоже попали в поле зрения Готье. «В Москве усиливаются анархисты: занимают особняки, а сегодня, говорят, захватили Английский клуб», — записал он 19 февраля 1918 г.^{859} В ночь на 12 апреля анархистов по решению ВЧК разоружили, арестовали и изгнали из захваченных зданий, а сама федерация анархистских групп была распущена. При освобождении от анархистов здания Купеческого собрания применили даже артиллерию. Как сообщала «Правда», первым выстрелом сбили горное орудие, вторым разбили подъезд, после чего анархисты — до 400 человек, среди которых было много женщин и подростков, — сдались.