«И вот общественное мненье!» Клубы в истории российской общественности. Конец XVIII - начало XX вв.

Можно говорить в связи с этим об одном из проявлений долговременной особенности российской политической культуры — понимании государственности, обусловленном всей историей России и присутствующем в обыденном сознании по сей день. Естественное состояние власти, согласно такому представлению, — ее сосредоточение в одних руках, тогда как разделение властей — нечто аномальное и бесполезное. Тем более ненормальным с точки зрения и власти, и не сознающих себя гражданами ее подданных является прямое или опосредованное влияние последних на принимаемые властью решения.

Проще всего «обосновывали» свое убеждение в неделимости власти самодержцы XVI — начала XVIII вв. Сначала речь шла исключительно или главным образом об Англии. Не только по той причине, что Англия была исключением, в других государствах Европы господствовал пока еще абсолютизм, но и ввиду растущих и важных для России экономических связей. Еще Иван Грозный раздраженно упрекал королеву английскую Елизавету I (преувеличивая ее несамостоятельность): «И мы чаяли того, что ты на своем государстве государыня и сама владеешь… Ажно у тебя мимо тебя люди владеют и не токмо люди, но мужики торговые»^{129}. Образцом правления объявлялась, таким образом, неограниченная власть царя. О Земских соборах, собиравшихся и при царе Иване, и уж тем более о правлении в покоренных Новгороде и Пскове царь не вспоминал.

Петр I, побывав с «великим посольством» в Англии, уточнил — на этот раз без предъявления претензий английскому королю: такой, как в Англии, порядок управления для России неприемлем. «Я повелеваю подданными, повинующимися моим указам. Сии указы содержат в себе добро, а не вред государству. Английская вольность здесь не у места, как к стене горох»^{130}. Речь шла не только о парламенте, но о «вольности», то есть о всей совокупности гражданских свобод. Понятно, что отрицалось тем самым и право подданных на создание добровольных ассоциаций, независимо от того, с какой целью они создаются. Если подданные — это те, кто беспрекословно, не раздумывая, повинуются царским указам, в которых заключено добро государству («общее благо»), то нет отдельного от государства общества и нет надобности в общественном мнении.

Прославлявшие Петра I современники заявляли, что он «себя предал в подражание, первее сам посетил страны европейские и оттуда, во свое отечество возвращался, всякое благополучие, аки предрагое гостинное дарование, принес»^{131}. Среди таких привезенных даров была, в частности, идея регулярного государства во главе с государем — «Отцом отечества». Большой интерес вызвал у Петра порядок управления англиканской церковью, во главе которой стоял король; несомненно, этот опыт был учтен при упразднении патриаршества и создании Святейшего Синода. Но ни парламент, ни гражданские свободы царь не причислял к разряду необходимых России «благополучий». Таким образом, говорить о некритическом заимствовании Петром всего увиденного на Западе в политической сфере не приходится.

Между тем по крайней мере в 1730 г., когда группа аристократов-«верховников» пригласила на российский престол из Курляндии Анну Ивановну, навязав ей ограничивавшие ее власть «кондиции», дворянство двух столиц было уже неплохо осведомлено о парламентах на Западе. Французский дипломат Маньян писал тогда из Москвы: «Здесь на улицах и в домах только и слышны речи об английской конституции и о правах английского парламента»^{132}. Сама по себе осведомленность, однако, дела не решала. У дворян не нашла сочувствия попытка узкого круга родовой аристократии, Голицыных и Долгоруких, ограничить самодержавие в свою пользу, будь то по образцу Англии, или же Швеции. Позже участие в созванной Екатериной II Уложенной комиссии не побудило депутатов — ни дворян, ни представителей иных социальных групп — добиваться превращения этого временного законосовещательного органа в постоянный и законодательный.

Проекты реформирования государственной системы, инициированные Александром I, имели шансы найти в обществе больше сторонников, чем в XVIII в. Поскольку эта тема достаточно широко освещена в литературе, сошлемся лишь на один показательный пример, на отношение не либерала, а консерватора Сергея Глинки к проектам М. М. Сперанского. Не возражая против них по существу, он считал главной причиной неудачи неподходящий момент — накануне решающего столкновения с Наполеоном. Нужно было «выждать счастливых обстоятельств», — писал Глинка, — между тем предполагали «там злоумышление, где было одно заторопление»^{133}. Впрочем, «Русский вестник», который Глинка издавал с 1808 г. в Москве, противопоставив его «Вестнику Европы», явил собой крайние формы национал-консерватизма и снискал симпатии главным образом у тех членов московского Английского клуба, чьи идеалы были всецело позади^{134}.