И время остановилось

Марселина провела их на кухню, одновременно служившую гостиной, и предложила присесть и подождать, пока она переоденется во что-нибудь поприличнее. Комната была обставлена на деревенский манер крепкой тяжеловесной мебелью: большой деревянный стол, стулья с плетеными сиденьями, сундук, в котором наверняка хранилась вся их жизнь, кресло и печь. Все сверкало чистотой и не было никаких излишеств, кроме букета васильков в стакане с водой, украшавшего центр стола.

– Налей же им по паре капель грушевой наливки, Ненетт, – бросила Марселина дочке, прежде чем скрыться у себя в комнате.

От вкуса спиртного Аурелия скривилась.

– Ну, как себя чувствуешь? – спросила она у девочки, стараясь незаметно отодвинуть стакан. – Не боишься рассказывать стихотворение перед всеми?

Ее сестра так переживала, как бы дети не произвели плохое впечатление, что Аурелия ожидала того же от учеников. В этот праздничный день мэр намеревался произнести речь, по завершении которой на ярмарочной площади будет посажено дерево свободы. Поскольку Европа переживала серьезные потрясения, правительство дало четкие указания: сто пятидесятую годовщину революции следует отпраздновать в как можно большем числе коммун. А раз уж это событие совпало с окончанием учебного года, у Мари и директора школы родилась идея привлечь к участию детей. Один из них прочтет Декларацию прав человека, а другие продекламируют несколько стихотворений.

Посмотрев на Аурелию, Аннетт тряхнула подстриженными в короткое каре волосами.

– О нет, мадемуазель! Я не из робких, и потом, ваша сестра с нами все хорошо разучила.

– Вот и отлично, девочка моя, – одобрительно отозвался Леандр. – Ты такая умная, что наверняка получишь самый лучший приз.

В глазах девочки мелькнул гордый огонек.

– Я надеюсь получить книгу, – доверительно сообщила она. – Мадам Мари сказала, что у меня хорошие шансы.

Марселина вернулась на кухню. Она сменила крестьянскую одежду на чистые блузку и юбку.

– Не забудьте про яйца, месье Моро, – кивнула она на корзинку, стоящую на подоконнике. – И вот, – добавила она, надев на голову дочери шляпку, украшенную лентой цветов французского флага, – это дополнит твой наряд.

Аннетт с сияющими глазами повернулась к Аурелии:

– Как я вам, мадемуазель Аурелия?

– Ты восхитительна.

Аннетт хихикнула от удовольствия.

– Ну что, поехали, – сказал Леандр.

Подойдя к машине, Марселина снова разволновалась.

– Все в порядке? – спросил Леандр.

Фермерша вытаращила растерянные глаза.

– Так ведь… Мне-то можно и не ехать.

Тыча в машину пальцем, она добавила:

– Эта ваша машина… Я отродясь на таких не ездила.

– Я не буду гнать, – пообещал Леандр. – До города всего пять километров, доберемся в два счета.

– Может, и так, но что люди подумают? Лучше я пешком пойду. Арендаторша в хозяйской машине! Не место мне там, месье Моро, еще решат, что я нос задрала…

Леандр разразился добродушным хохотом.

– Черт возьми, ну вы даете! Если кому-то что-то не понравится, пусть обратится прямо ко мне, я найду, что ответить. А сейчас давайте поспешим, будет досадно, если Аннетт опоздает на церемонию.

Двадцать минут спустя Аурелия с отцом уже сидели в первом ряду, отведенном для почетных жителей городка. Они заняли местечко для Готье, мужа Мари, а семья мэра, который был другом детства Леандра, расположилась на другом конце ряда вместе с директором кожевенного завода, его женой и младшей дочерью. Марселина присоединилась к группе местных жительниц неподалеку, оставив Аннетт в компании других школьников, сгрудившихся за сценой. Разодетая толпа заполнила все ярмарочное поле. Все семьи были здесь: булочник и его шестеро детей, чета бакалейщиков, рабочие и даже врач. Одетые в свои лучшие платья и пиджаки, все рассаживались по скамейкам, приветствуя друг друга и обмениваясь комментариями об успехах своих детей. Все восемь учеников, которых деревня представила к экзамену на получение аттестата, успешно его сдали, а это кое-что да значит!

Аурелии хотелось бы проникнуться всеобщим приподнятым настроением, но ей это никак не удавалось. Патриотический порыв ощущался почти физически благодаря флагам, присутствию мэра и ветеранов войны, и это возвращало ее мысли к подслушанному разговору между отцом и родителями Жюльена.

Не выдержав, она наклонилась к Леандру и тихо спросила:

– Папа, будет война?

Отец резко выпрямился на стуле, словно его в зад ужалила оса. Он явно не ожидал подобного вопроса. Оглянувшись по сторонам, он достал сигарету из серебряного портсигара и закурил.

– Полагаю, до тебя дошли слухи, – наконец сказал он.

Не желая нарываться на выговор за то, что они с Жюльеном подслушивали у дверей, она просто кивнула.

– Боюсь, что так, – признал он. – Фотографии жителей Праги, которых вынуждают выполнять нацистское приветствие при встрече с солдатами, ужасают… С моей точки зрения, это не предвещает ничего хорошего.

Девушка сглотнула.

– То есть?

– Весьма вероятно, что Гитлер готовится к вторжению в Польшу, несмотря на пакт о ненападении. А в таком случае наша страна непременно объявит войну. И я знаю многих, кто будет рад сойтись с ним в бою.