И все содрогнулось… Стихийные бедствия и катастрофы в Советском Союзе

Ввиду общего сокращения ресурсов, а также серьезных опасений касательно распределения тех немногих, что имелись в наличии, обращения к государству становились все менее эффективными. Можно припомнить, как в 1966 году после ташкентского землетрясения Гулистан сетовал на необходимость выделять ресурсы в пользу узбекской столицы. Аналогичный сюжет развивался и вокруг Чернобыля: белорусы считали, что не только пострадали больше других, но и их страдания оставались незамеченными; русские утверждали, что раз они пережили чуть меньше, то о них вообще все забыли; украинцы же недоумевали, отчего в Белоруссии выплачивают более высокие компенсации, чем им, здесь живущим. И все ждали и гадали, как Москва будет все это выплачивать. Активисты с западных окраин РСФСР не понаслышке знали об огромном расхождении между выплатами в Белорусской и Украинской ССР и средствами, полученными Брянской областью. В соседних республиках карты с указанием облученных территорий открыто вывешивались на улицах; в РСФСР подобные карты хранились в партийных сейфах[580]. В январе 1990 года члены «Союза рабочих Чернобыля» вслух возмутились скудным финансированием чернобыльских программ в РСФСР, едва ли дотягивавших до уровня белорусских и украинских[581]. Поскольку две трети ущерба от радиоактивного взрыва пришлось на Белоруссию, она финансировала больше строительных проектов, чем Украина, отказываясь от предложений об объединении усилий с другими республиками[582]. Критика распределения ресурсов затрагивала и республики, удаленные от воздействия радиации. Так, согласно одному эксперту, украинский Минздрав «разбрасывался» ресурсами в Армении и Азербайджане[583].

Эти и подобные соображения были высказаны во время проведения в 1990 году Государственным плановым комитетом Совета Министров СССР (сокращенно – Госплан) экспертизы в целях выработки мер по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС на годы с 1990-го по 1995-й. Экспертная комиссия, призванная дать общее заключение по предварительному проекту, указала, что Госплан СССР разработан так, словно путь к преодолению трагедии уже успешно пройден, при этом механизм распределения финансирования между четырьмя ключевыми центрами советской власти (собственно СССР, РСФСР, Украинская и Белорусская ССР) выработан не был[584]. Ситуация была весьма сложной: каждая республика настаивала на больших полномочиях для собственных ведомств, что требовало от Москвы еще больших финансовых ресурсов[585].

Коль скоро союзный Совет министров не смог выработать удовлетворительного решения, республики взялись за собственные программы[586]. Беларусь, Украина, РСФСР и центральное правительство СССР уже вели работу над законами в защиту граждан, пострадавших в результате чернобыльской катастрофы (изначально именовавшейся экспертной комиссией «аварией», что вызвало бурю негодования)[587]. Проблема первоначального проекта Госплана заключалась в том, что Украина и Белоруссия уже имели к тому времени собственные наработки, а потому критически и даже с подозрением относились к подобным всесоюзным законодательным инициативам. Более того, об украинских и белорусских планах было известно и другим республикам: невзирая на тысячи километров, отделяющих Узбекистан от радиации, тамошние чиновники, держа в уме опыт Белоруссии и Украины, требовали от Москвы более внятного плана с прописанным механизмом компенсаций за простой в местных работах[588]. Таким образом, усердием республик западной части страны слабость Москвы была явлена всему Советскому государству.