И все содрогнулось… Стихийные бедствия и катастрофы в Советском Союзе

Некоторые группы рабочих, недовольных текущей оплатой своего труда, даже давали рекомендации по их корректировке. Система вознаграждения рабочих в Советском Союзе появилась задолго до Чернобыля, так что далеко ходить за примерами не требовалось. Стахановцы при Сталине получали серьезные льготы; в тридцатые годы вместо повременной оплаты труда ввели сдельную; размер пенсии в связи с потерей кормильца на производстве зависел от зарплаты погибшего; рабочий же на Крайнем Севере мог получать надбавку в размере стандартного жалованья и даже выше[565]. Вот почему жители Олевска, тревожившиеся, что даже спустя три года после взрыва удои местных коров все еще имеют недопустимый уровень радиации, запросили те же привилегии, что имели рабочие на Крайнем Севере (каковые вряд ли обрадовались бы подобному сравнению)[566]. Такие предложения высказывались и на областном уровне, так что и местные чиновники подумывали о чем-то подобном[567]. Предложения были отвергнуты, но сам факт их появления говорит о стабильном недовольстве схемами возмещения ущерба[568].

Областные чиновники обращались с предложениями подобного рода оттого, что не могли понять, почему ликвидатор из далекой республики имел право на выплаты, а местный – нет. Как заявили в 1991 году белорусские ликвидаторы, «никакого секрета не было» в том, что добровольцам в зоне платили деньги за то, что они подвергали себя страшной опасности; и вместе с тем местным жителям в таких выплатах «нередко отказывали», несмотря на то что они пробыли в зоне дольше всех, поскольку жили там[569]. Они предлагали за определяющий критерий принять географический – вместо функционального – и рассчитывать компенсации исходя из «времени, проведенного в зоне чернобыльской катастрофы». Но поскольку непонятно было, на каком основании жителей загрязненной зоны можно было считать там «добровольцами», к ним, в соответствии с законом, относились по-разному[570].

Военные метафоры в советской жизни применялись довольно часто, однако требование приравнять работу в Чернобыле к обороне границ в Великой Отечественной войне оказалось вполне реальным. В «Союзе рабочих Чернобыля» считали, что ликвидаторы должны получать те же льготы – финансовые и иные, – что и ветераны Великой Отечественной войны, и правительство, по-видимому, обещало им это уже тогда, в 1986 году[571]. Предложение, увы, уже само по себе оказалось чревато новыми трудностями: в Министерстве обороны переживали, что совокупные привилегии рабочих могут превысить льготы ветеранов войны и что тогда, ввиду «необоснованных» причин, рабочие окажутся в «лучшем положении» в сравнении с ветеранами. Последние же могли возмутиться подобным неравенством, и тогда пришлось бы повысить пенсии инвалидам и ветеранам. Ничего подобного в экономических обстоятельствах перестройки министерство допустить попросту не могло[572].

Бурные дебаты о компенсациях и привилегиях разыгрались спустя три-четыре года – когда советская экономика уже достигла критической стадии; когда люди, считавшие, что добровольно отправились ненадолго потрудиться, вдруг оказались обременены тяжелыми, хроническими заболеваниями; и когда сельское хозяйство все еще страдало от стабильно высокого радиационного фона. В подобной атмосфере легко взрастало горькое семя разочарования в государстве, бросившем своих добровольцев на произвол судьбы [Богданович, Карапетян 2006: 50].

Само собой, дефиниция «добровольца» тут несколько двусмысленна, в силу того что люди по «доброй воле» как отправлялись на помощь своим согражданам, так и искали разного рода финансовых льгот и наград. Да, системы выплат ставят под сомнение аспект чистого альтруизма в подобном добровольчестве, но они никоим образом не дезавуируют факт наличия у граждан свободы выбора. Огромное число добровольцев действовало совершенно в духе тех, кто в 1966 году отправился восстанавливать Ташкент. И многие разделяли идею преодоления огромного расстояния ради оказания помощи не только советским гражданам, но и тем местам, где они сами или их семьи некогда жили (как добровольцы, отправлявшиеся в Ташкент из-за того, что этот город дал приют эвакуированным в годы Великой Отечественной войны). Николай Давыденко работал тогда на шахте в Норильске, но его родственники жили на Украине, и он оказался в числе тех двенадцати тысяч, кто по собственной доброй воле отправился в Чернобыль [Богданович, Карапетян 2006: 106–108][573]. Вояж, проделанный Давыденко, жителем российской глубинки, в глубь Украины, перебросил мост над разверзающейся между двумя республиками пропастью.