И все содрогнулось… Стихийные бедствия и катастрофы в Советском Союзе

Первая реакция Советского государства на землетрясение была примечательна тем, что она скорее напоминала о Ташкенте, чем о недавнем Чернобыле. Власти полагали, что им удастся оперативно мобилизовать все силы могучей державы и, положившись на дружбу народов, обратить трагедию в информационный триумф. Дональд и Лорна Миллер указывают на присутствие бригад из Узбекистана, практически не участвовавшего в мероприятиях в Чернобыле; или из Азербайджана, участие в Чернобыле принимавшего, однако находившегося на грани войны с Арменией, и тем не менее также обязанного прислать стройбригады. В отличие от Чернобыля, где республики приглашались к участию в ликвидации последствий трагедии выборочно, в Армении власти вернулись к прежней методе. В сущности, советские власти все так же понимали природную трагедию в отрыве от ее человеческого окружения, не умея, как следствие, увидеть ее в контексте более общего опыта, обусловливавшего жизнь соседствовавших здесь армян и азербайджанцев.

По-настоящему же в новинку в событиях вокруг армянского землетрясения была масштабная иностранная помощь. Исследуя международную помощь армянскому Спитаку, супруги Миллер дают общую статистику, в которой российские, узбекские и эстонские строительные бригады рассматриваются также в рамках скорее международных программ помощи, нежели внутригосударственных, действующих в соответствии с принятыми советскими практиками [Miller D., Miller L. 2003: 18][606]. Де-юре данное положение не соответствует тогдашней действительности, поскольку и русские, и узбеки, и эстонцы – в отличие от норвежцев и швейцарцев – помогали Армении, подчиняясь распоряжениям Москвы; но де-факто все куда интереснее. Советское правительство реагировало на бедствие по все тем же старинным шаблонам, теперь, однако же, весьма удачно дополнявшимся помощью по иностранным методикам. Тесное сотрудничество с иностранными рабочими сделало базовую советскую установку на героический подвиг восстановления доступной для международной аудитории. Такое взаимопроникновение отечественных и зарубежных форм помощи заслуживает более пристального внимания.

Если международное сообщество старалось всячески содействовать нормализации ситуации, то этнический состав региона донельзя ее усугублял. То, что землетрясение произошло в очаге межнационального напряжения, отразилось на последующей реакции, которая оказалась встроена в контекст распри между двумя республиками – Армянской и Азербайджанской, – искавшими большей независимости как от СССР, так и друг от друга. Первые волнения начались примерно за десять месяцев[607] до землетрясения, когда армянское население Нагорного Карабаха, входившего в состав Азербайджанской ССР, выступило за объединение с Арменией [Suny 1993: 133]. Вскоре после ряда демонстраций Совет народных депутатов НКАО[608] проголосовал за присоединение области к Армянской ССР[609]. Пересматривать устоявшиеся границы Горбачев не хотел, но контролировать общественную реакцию, когда тысячи и тысячи людей вышли на улицы Еревана отпраздновать решение Карабахского совета, он не мог [Libaridian 2004: 206]. Произвели впечатление армянские демонстрации и на азербайджанцев, также массово вышедших на улицы; так, в ходе сумгаитского погрома погибло более тридцати армян [Libaridian 2004: 206][610]. Гарантировать безопасность граждан Горбачев был не в силах, и сколько бы он ни подчеркивал многонациональные принципы Советского Союза, он ничего не сделал, чтобы смирить разгорающуюся распрю двух соседних народов. В ряде случаев местные власти сами подстрекали к насилию или даже поощряли его [Beissinger 2002: 299]. Когда же в декабре 1988 года советское правительство объявило военное положение, ситуация была уже практически безвыходной, а с землетрясением лишь ухудшилась. Спустя год после землетрясения, в самый разгар процесса восстановления, армянский Верховный Совет провозгласил объединение Нагорного Карабаха с Армянской ССР, превратившейся вскоре после этого из Армянской Советской Социалистической Республики в Республику Армения. То было время, когда Верховный Совет СССР претерпевал в далекой Москве серьезные преобразования[611], вставая на псевдодемократическую стезю [Payaslian 2011: 92][612]. Ни одним из своих постановлений он не сумел снизить межнациональное напряжение, как не удалось ему это и в прочих регионах страны, где националистические движения подпитывались одно другим [Beis singer 2002: 83–84].