И все содрогнулось… Стихийные бедствия и катастрофы в Советском Союзе

На фоне националистической напряженности возникла и консервативная оппозиция попыткам Горбачева провести политическую реформу. Пусть к моменту ташкентского землетрясения Брежнев еще не успел обеспечить себе монополию на власть, но все же тогда никакое серьезное внутреннее противостояние не угрожало единству коммунистической партии. Аналогичным образом и в Чернобыле партия противодействовала трагедии как единая сила. Но за несколько месяцев до спитакского землетрясения на едином коммунистическом целом проступили первые видимые трещины. В марте 1988 года в «Советской России» появилось письмо, написанное ленинградским преподавателем Ниной Андреевой[613]. Письмо содержало теплые слова в адрес Сталина и резкую критику плюралистических и антисоциалистических веяний, провозглашаемых ныне в советском обществе. Пока же Андреева волновалась о молодых людях, нынешних и будущих своих студентах, высокопоставленные партийные консерваторы переживали, что все более теряют контроль над социально-политической ситуацией. Недовольство чрезмерной гласностью[614] консерваторы озвучили на XIX конференции КПСС, прошедшей в конце июня 1988 года.

Для Горбачева XIX конференция стала точкой невозврата – той точкой, где базовые параметры советской политики претерпели необратимые изменения. Были приняты новые процедуры избрания генерального секретаря партии, реорганизован аппарат ЦК и радикально расширено пространство для обсуждения принципиальных вопросов [Beissinger 2002: 82]. И хотя подобные новшества приветствовались демократическими наблюдателями, они еще более дестабилизировали ситуацию в Советском Союзе. Горбачев обещал платформу для будущих реформ, но его способность управиться с ними ставилась под сомнение общественными и региональными группами, обращавшими мало внимания на корпоративную солидарность: свои решения они приняли много раньше, чем Горбачев успел сделать хоть что-то. Он был настолько загружен всевозможными проблемами, что «ни у кого не было времени подумать, не говоря уже о том, чтобы переосмыслить прежние выводы»[615]. На фоне всех этих перемен 7 декабря 1988 года в самом сердце Армении разразилось стихийное бедствие.

В отличие от трагедий в Ашхабаде, Ташкенте и Чернобыле, случившихся утром, армянская земля задрожала чуть ранее полудня. Случилось это приблизительно в пятидесяти километрах к северо-западу от Ленинакана – второго по величине города республики[616]. Первым же толчком, магнитудой в 6,9 балла по шкале Рихтера, были уничтожены десятки окрестных деревень, два крупных города и едва не повреждена атомная электростанция [Miller D., Miller L. 2003: 13]. Тысячи жителей западных регионов республики погибли мгновенно или же оказались под завалами. Спустя несколько суток спасатели уже с трудом могли обнаружить выживших. Согласно чересчур черствому замечанию представителя советского штаба, «с каждым днем стонов [было] все меньше»[617].

Когда началось землетрясение, мужчины и женщины были на работе, дети – в школах, а домохозяйки и старики – дома. Один учитель ленинаканской школы вспоминал, как почувствовал первый толчок и тут же велел ученикам бежать из здания; со вторым ударом, магнитудой в 5,8 балла, школа рухнула, унеся с собой жизни большей части учащихся [Verluise 1995: 18]. В целом город населением в триста тысяч человек враз лишился около 75 % инфраструктуры [Verluise 1995: 28]. Первоочередную помощь, как зачастую бывает при подобных бедствиях, пострадавшим оказывали не официальные институции, а простые люди, пострадавшие чуть менее других [Verluise 1995: 19]. Владелец местной фабрики в момент толчка ехал на машине домой и не сразу осознал, что произошло. Въехав в Спитак, он увидел кошмар наяву. Мужчина сел в грузовик и отправился в Ереван, откуда вернулся с шестьюдесятью товарищами, и вместе они освободили из-под завалов десять студентов. Из Еревана в Ленинакан направлялось такое количество людей, что на подъездах к городу образовались километровые пробки.