И все содрогнулось… Стихийные бедствия и катастрофы в Советском Союзе

Бригада студентов-добровольцев отправилась из далекого уральского Свердловска (нынешнего Екатеринбурга) помочь в восстановительных работах. Когда же они оказались на месте, им заявили, что на работах вполне обойдутся и без них, а требуются здесь «специалисты, а не энтузиасты». Но, несмотря на столь прохладный прием, ребята в итоге славно потрудились[650]. Студотряды для поездки в Армению начали формироваться весной 1989 года, и все больше людей записывалось в добровольцы; наконец «слово “доброволец” можно было произносить без всякого подтекста»[651]. Еще одной формой помощи была эвакуация армянских детей в латвийский пионерлагерь «Альбатрос», где ребята могли беззаботно играть и петь местные народные песни. После ташкентского землетрясения детей отправляли в пионерские лагеря других республик, где они знакомились с национальными культурами через общение и песни; теперь же, после армянского землетрясения, латышские песни и латышская история создавали политически взрывоопасную атмосферу. Рассказывая детям о Латвийском армянском обществе[652], учителя волей-неволей задумывались о независимости[653]. Рижские художники – активисты общества – выставили свои скульптуры и картины на аукцион, все вырученные средства с которого были переданы на нужды «детей Армении»[654]. Помощь была абсолютно добровольной, но безусловно политически мотивированной.

Не вся благотворительная деятельность обладала таким масштабом. Во многом подобно тому, как поступали люди и организации при бедствиях прошлого, современники также обращались в газеты или к партийному руководству с предложениями оказать посильную помощь нуждающимся. Одна девяностошестилетняя женщина написала Горбачеву, что у нее в квартире хватит места для нескольких армянских детей, оставшихся сиротами (тогда же «Правда» пыталась развеять слухи о том, что эвакуированным детям не позволят вернуться)[655]; военнослужащий обратился к маршалу Язову с просьбой перевести его в Армению [Вирабян 2008: 78, 76]; десятиклассники из Нижнекамска писали Рыжкову в Москву о том, что у них найдется место для армянских школьников, лишившихся крова [Вирабян 2008: 62]. Крымский филармонический оркестр обратился к секретарю парткома Армении с предложением организовать благотворительный концерт в пользу пострадавших [Вирабян 2008: 59]. Советской властью все подобные эпизоды подавались как замечательные примеры единения советского народа.

Говоря об атмосфере слома и перемен, характеризующей 1988 год, стоит в очередной раз присмотреться к добровольческой и благотворительной деятельности: насколько ее применительно к этому периоду можно считать элементом гражданского общества? Крымский филармонический оркестр действительно добровольно собрал и пожертвовал деньги пострадавшим; но вместе с тем это был оркестр государственный, и он перечислял средства армянским государственным функционерам. Частные лица и правда по собственной инициативе жертвовали пострадавшим, но напрямую с общественной жизнью они связаны не были, а способы осуществления благотворительности оставались вполне типичными для авторитарного контекста советской жизни. Аукцион, устроенный армянскими деятелями культуры в Риге, был завязан на государство куда слабее и опирался скорее на собственные политические амбиции организаторов. Подобным же образом пребывание армянских детей в латвийском пионерлагере было тесно связано с сепаратистскими настроениями. Благотворительная эвакуация в пионерлагерь не являлась скрытым проявлением гражданского общества вроде тех, что Роберт Патнэм описывает в «Боулинге в одиночку», когда невинные с виду ассоциации воздействуют на более широкую сеть политических решений [Putnam 2000]. Если основой гражданского общества является акт доброй воли, то все вышеперечисленное можно квалифицировать как принадлежащее к его сфере; если же гражданское общество требует также явной – а не скрытой – политической активности, то данным условиям удовлетворяет разве что латвийский случай.

Несмотря на активную работу добровольцев, Советский Союз с трудом справлялся как с восстановлением Армении, так и с переселением эвакуированных оттуда. Эвакуационные мероприятия наслаивались на уже существующую проблему, поскольку армяне и азербайджанцы начали покидать Закавказье еще до землетрясения – тысячи и тысячи людей уже находились в движении. Азербайджанцы жаловались на погромы и гонения в родных деревнях (на территории Армении[656]), армяне жаловались на скудные условия, предложенные им в Москве, а москвичи просто хотели, чтобы беженцы поселились в РСФСР где-нибудь в другом месте.