И все содрогнулось… Стихийные бедствия и катастрофы в Советском Союзе

Дискуссии о махалле начались отнюдь не в Ташкенте, равно как и не с землетрясения 1966 года. Так, еще за год до того советский журнал «Наука и религия» знакомил читателей с феноменом махалли, сообщая о достигнутом прогрессе в продвижении коммунистических идеалов в этих небольших сообществах. Корреспондент издания отправился в небольшой старый квартал с населением около пятисот человек и побеседовал с некоторыми из них. Он отметил, что большинство местных мусульман сравнительно малообразованны и придерживаются «весьма примитивных и смутных религиозных представлений» [Ирбутаев 1965: 7]. Что, впрочем, не означало, что махалля являлась некоей религиозной теплицей: лишь немногие ее обитатели регулярно отправляли религиозные обряды [Ирбутаев 1965: 8][277]. При этом «не [было] секрет[ом]», что коммунисты не слишком усердствовали в насаждении научного атеизма среди консервативных и весьма богобоязненных обитателей махалли [Ирбутаев 1965: 9]. Очевидно, корреспондента больше занимали люди, нежели здания – однако он сделал два небезынтересных наблюдения. Он отмечает, что местные жители зачастую имеют собственный дом с садом и что подобная планировка способствует укреплению религиозности. Более того, изолированность махалли означала некоторую однородность ее этнического состава, в то время как в кварталах современного типа проживали многонациональные сообщества, более приверженные советским ценностям [Ирбутаев 1965: 10][278]. А еще год спустя в той же «Науке и религии» вышел еще один материал о махалле, в котором автор подчеркивал, что она представляет собой «замкнутое» сообщество, сохраняющее «архаический» уклад. Несмотря на то что обитатели махалли теперь проживали в новоотстроенных домах, отправлять свои древние ритуалы они не перестали [Хамидов 1966: 53].

Подобный советский взгляд транслировался всесоюзными изданиями, базировавшимися в Москве. В местной же прессе с куда большей симпатией отзывались о махалле, хотя зачастую и соглашались, что определенные изменения необходимы. Ташкентские архитекторы еще до землетрясения разработали план расселения ее жителей в новые дома, однако народная приверженность данной форме общественной организации выходила далеко за пределы городской черты [Чеботарева 1968а]. Далеко не все считали махаллю обособленным от мира сообществом; скорее в ней видели надежный административный центр, «подкрепляющий» усилия советского правительства, формируя «базис народной сплоченности и общежития» для коллегиального принятия решений. Пусть со временем менялись те или иные экономические признаки махалли, но признаки общинные, вполне соответствующие коммунистическим ценностям, ничуть не изменились. Махалля предлагала услуги в области образования, побуждала жителей принимать участие в хашарах и даже предоставляла некоторую медицинскую помощь [Моисеева 1966: 79]. В процессе восстановления Ташкента нельзя было пренебречь возможностями махалли относительно побуждения «населения к содействию и самодеятельному обслуживанию», основанному на принципах добровольчества [Моисеева 1966: 80].