И все содрогнулось… Стихийные бедствия и катастрофы в Советском Союзе

В типичной авторитарной манере государство с точностью определяло, кому и куда отправляться, а местные власти должны были с подобной же точностью следовать полученным указаниям. Скажем, к Украине было приписано две тысячи семей – подобные круглые числа уже сами дают представление о том, какое внимание государство уделяло данному вопросу на человеческом уровне[370]; подобно измерению предполагаемого к постройке жилья в квадратных метрах, семьи также оценивались в числах, в соответствии с которыми они распределялись по территории СССР. При составлении этих списков государство стремилось предотвратить массовую миграцию в наиболее популярные районы страны. Узбекские власти обратились к советскому руководству с вопросом, могут ли пострадавшие от землетрясения переехать к своим родным и близким, проживающим в иных республиках; в подписанном Косыгиным письме был дан утвердительный ответ, из которого следовало, что ташкентцы могут ехать куда угодно, за исключением «Москвы, Ленинграда, а также курортных зон Северного Кавказа и Крымского полуострова»[371]. Подобной модели поведения власти в дальнейшем придерживались и после трагедии в Чернобыле – не дозволяя эвакуированным гражданам переселиться в Киев, – и после этнических столкновений в Баку и землетрясения в Армении, когда армянам не разрешалось переезжать в Москву.

Однако миграционные процессы были куда сложнее, чем это представлялось высокому московскому начальству, так что между оставленными самостоятельно решать насущные проблемы Киевом и Ташкентом развернулась обширная переписка. Украинская сторона далеко не всегда была готова принять переселенцев, а узбекская зачастую вообще не знала с точностью, кто именно переселяется. Более того, отмечавшим на бумаге количество переезжающих было невдомек, что живые люди из плоти и крови в принципе могут противиться тем или иным аспектам миграционного процесса.

По прибытии узбекских семей на Украину выяснилось, что многие из них не получили одобрения соответствующих ташкентских инстанций на переселение. Украинские власти запросили Ташкент, негодуя по поводу неучтенных переселенцев, под которых заранее никаких ресурсов выделено не было[372]. Также украинцам пришлось столкнуться с ложными надеждами, подаренными ташкентцам узбекскими чиновниками. Сказать, что те рисовали картины чудесной, мифической Украины, было бы преувеличением: просто, стараясь снизить градус тревоги, горожан утешали всевозможными байками. К примеру, семью, приехавшую в Бахмач в Черниговской области, в Ташкенте заверяли, что это «большой, старинный город» – им же он показался всего-навсего крупным селом[373]. Другим обещали квартиру в областном центре, забыв при этом упомянуть, что им придется работать в колхозе. После этого инцидента украинские чиновники настояли, чтобы ташкентцев подробно информировали об условиях работы в колхозах[374]. По одной только Николаевской области в сельскую местность было направлено около 80 % всех эвакуированных.

Нежелание работать в колхозах и в целом перебираться в села было весьма распространено[375]. Переселенцы сплошь хотели жить в «крупных городах», в силу возможностей трудоустройства и насыщенной культурной жизни[376]. Приезжавшие из богатой на культуру столицы Узбекистана не желали мириться с навязываемой им жизнью в отсталых сельских районах; в этом смысле Восток сильно опережал Запад. Семьи, переехавшие в Одесскую область, также негодовали, что их не предупредили о предстоящей им жизни в сельской местности[377].

Но порой проблемой становились даже города. Так, одна жительница Ташкента перебрала подряд три разных города, а после предпочла вернуться домой. От первых двух вариантов она наотрез отказалась, согласившись наконец на квартиру в Донецке – если таковая будет расположена в центре города. Когда же данное требование не было удовлетворено, она решила возвратиться в Ташкент[378].

Вынужденные жить в сельской местности или же в плохо построенных домах, переселенцы часто просто отказывались от подобных предложений государства. Если человек решал вернуться в Ташкент, тем для украинских чиновников проблема и разрешалась. В иных же случаях они сообщали, что недовольные переселенцы покинули местность, к которой были приписаны, не удосуживаясь сообщить, куда именно отправляются[379]. Наконец, были и такие, кто отказывался от государственной помощи, предпочитая остановиться у родственников[380]. Избравшие данный вариант часто не регистрировались узбекскими властями, а потому становились частью стихийного и неконтролируемого миграционного потока. Очень часто эвакуация из Ташкента являлась на деле репатриацией: после Великой Отечественной войны многим евреям не позволили вернуться из Ташкента на Украину [Manley 2009: 249–250]. Вполне вероятно, что многие из тех, кто попал в Узбекистан в ходе тогдашней эвакуации, пытались воспользоваться теперешней, чтобы вернуться домой.