И закружилась снежная кутерьма

— Как звать тебя, путник? — спросила старуха, когда многие женщины натянули на себя теплую одежду и столпились у выхода — видимо, они собирались в чуме на посиделки, что бы шить в компании, а теперь намеревались разойтись по своим жилищам.

— Иваном, — ответил я. Совершенно не ожидал, что мой простой ответ вызовет целую бурю хохота. Женщины буквально повалились друг на друга от смеха.

— Что случилось? — спросил я.

— Еване — женское имя, — объяснила, утирая выступившие слезы, одна из хохотушек. — Волосы длинные, имя женское.

— Ступайте прочь, — сказала старуха, — время спать, а не смеяться. Раз у него есть невеста, значит, он — мужчина.

Кажется, однополая любовь еще не проникла в этот суровый сказочный край.

Оставшиеся женщины быстро переделали интерьер чума из гостиной в спальню. Вдоль стен опустили пологи, чайник с котелком унесли, а поперек костра положили две толстые лесины.

«Что бы ночью не вставать и не подкидывать дров», — понял я.

— Эй, Еване, — сдерживая смех, показала на приоткрытый полог хлопотавшая у костра женщина, наверное, дежурная по чуму, — скорее туда ныряй!

Я заполз в отверстие в шкуре, как кенгуренок в сумку, и оказался в подобии палатки. Пошарил обеими руками в темноте. По стенам — шкуры, на полу — очень много шкур, снаружи вьюга свищет, завывает, а внутри — жарко и уютно. Вдруг рука наткнулась на что-то кожаное, теплое и гладкое, и оно тут же захихикало.

— Ой, извините, я не знал, что здесь занято! Я видимо не туда попал!

И я попытался выползти, путаясь в шкурах, обратно, но гибкие горячие руки обхватили мою шею, и круглый теплый нос потерся о щеку.

— Туда, туда! Ты как раз правильно попал!

— Слушай, — сказал я, запихивая между собой и горячим невидимым телом прослойку из подвернувшейся под руку шкуры, — это ты меня спасла?

Я, кажется, узнал голос.

— Я! Поэтому первая с тобой сплю!

Конечно, это неизмеримо лучше, чем вампиры, но все-таки немного неожиданно. Что значит «первая»? Так у них очередь и до главной старухи дойдет! Потом я вспомнил, что где-то читал об обычае северных женщин спать с чужеземцами, чтобы обновлять генетический материал, поскольку жизнь в замкнутых общинах грозит вырождением. Но я-то явился сюда спасать невесту, а не улучшать местный генофонд!

— Слушай, как тебя зовут?

— Еля.

— Слушай, Еля, у меня ведь есть девушка! Я хожу, ее ищу. Не могу я спать с тобой, — горячо зашептал я.

— Почему?! — искренне удивилась она. — Причем тут твоя девушка? Я ведь не беру тебя в мужья! Да хотя бы и брала: мужчина может иметь столько жен, сколько прокормит. Только я сомневаюсь, что ты и половину жены прокормишь, даже половину горной карлицы, — тут она довольно громко захихикала, и снаружи донесся тихий одобрительный ропот. — Ты и себя-то прокормить не сможешь.

— Тогда зачем тебе от меня, такого, ребенок? Тебе ведь ребеночка хочешь?

— Ну, и ребеночка тоже, — рассудительно ответила Еля. — Ты странный. Глаза у тебя как цветки перелески, а волосы такие, будто на них долго светило солнце. Ты напоминаешь про лето. Ты пришел ниоткуда. Пусть у меня один странный ребеночек будет — он, может, шаманом станет. Может, про него сказки рассказывать начнут.

Я еще порылся в закромах своих знаний о северянах, и вспомнил:

— Я же с юга, плохо переношу морозы. Просто по-другому устроен. Малыш будет мерзнуть.

— Я ему кухляночку сошью!

— У тебя муж есть?

— Нет еще! Но с дитем я раз-два и замуж выйду, — ответила она с легким раздражением, выпутываясь из шкур. Вряд ли ее раздражали шкуры.

То есть, ребенок как свидетельство плодовитости — о таком я тоже читал, но не думал, что узнаю этот древний обычай на практике.

— А где ваши мужчины?

Но Еля, наконец, выбралась из-под шкур, и стала быстро наощупь раздевать меня.

— У вас там на юге народу совсем мало, да? — прошипела она.

— Почему?

— Вы детей языком делаете, да?

Тут она меня совсем смутила, потому что я другое подумал. Пока я смущался, Еля быстро привела меня в нужный вид и прижалась ко мне, плотная и гибкая, как рыбка.

Мы лежали в полной тьме. Снаружи, словно сборище ведьм в разгар шабаша, выла, пела, стонала и хохотала вьюга. Ко мне прижималась юная амазонка. Шкуры электрически возбуждали кожу. И тут я понял, что уже делаю то, что хотела Еля. А разум моментально подсунул оправдание. Вот ведь какой он умник, этот разум!

«Раз ты совсем не помнишь свою Ирину, — снисходительно растолковывал разум, — выходит, вы еще не познакомились. А то, что было до знакомства — не считается».

А другая часть разума, понаглее, просто заявила: «Она и не узнает!».

Сделав такие заявления, разум убрался восвояси, и Еля завопила и завизжала громче вьюги.

Мои «тише, тише» потонули в их совместном вое.

Когда мы лежали рядом, и невидимый во тьме пальчик чертил по моей груди, я сказал с легким укором:

— Ты так кричала — наверное, и в соседних чумах было слышно.

— Конечно, — снова изумилась моя амазонка. — А то как бы женщины узнали, что ты — хороший мужчина, и мне хорошо с тобой?