И жизнью, и смертью

Темный притаившийся город летел за спину; брызгал из-под колес мотоцикла мокрый снег; горели на площадях и перекрестках улиц костры, возникали из тьмы решительные фигуры красногвардейских патрулей.

Рождественский бульвар круто спускался к Трубной. Вскинув глаза, Григорий пытался отыскать окна своей комнаты над занятым райсоветом первым этажом, но разглядеть ничего не смог. Окна райсовета были ярко освещены, и у подъезда толпились люди, блеснуло на мгновение острое жало винтовочного штыка. Но останавливаться Григорий не мог.

Огненный глаз мотоцикла выхватывал из темноты сверкающие полоски трамвайных рельсов, мокрый, похожий на рыбью чешую булыжник мостовой, длинные ямы пахнувших глиной окопов. Григорий не прятал свой мандат — приходилось то и дело предъявлять, — но после каждой задержки нетерпеливо кричал в кожаную спину мотоциклиста: «Скорей! Скорей!»

Но подвел мотоцикл. Уже поднимаясь по переулку к гостинице «Дрезден», мотор вдруг закапризничал, бессильно фыркнул и заглох. Мотоциклист спрыгнул, наклонился над мотором, светлые глаза блеснули в темноте сердито и виновато:

— Бензин кончился, товарищ!

Но до Совета было недалеко, и Григорий, подхватив бьющие по коленям полы пальто, побежал. Скобелевская площадь бессонно кипела людьми, дымили костры — жгли вывески и доски заборов. Грозно блестел в дрожащем свете костров ствол нацеленного в сторону Страстной площади орудия.

И все же произошло нечто, задержавшее Григория у самого подъезда. Из темной арки ворот вдруг донесся детский плач, такой жалобный и зовущий, что нельзя было не остановиться. Григорий метнулся в темноту, наклонился над свертком тряпья, откуда несся крик. Подчиняясь порыву жалости, Григорий подхватил ребенка и, прижав к груди, вбежал в здание Совета.

Ребенок продолжал кричать, и крик этот был так необычен в наполненном вооруженными людьми здании, что, словно по команде, замолчали все. У Григория, как всегда при входе с улицы, запотели очки, и он ничего не видел, только светлые и темные пятна мельтешили перед ним. Толпа расступалась, недоумевающая и ожидающая. Протянув ребенка вперед, Григорий сделал несколько шагов к столу секретарши и услышал испуганный вскрик Поленьки Виноградской:

— Что, Григорий Александрович?

— Видимо, человек! Возьмите же! Я не вижу.

На детский крик сбегались из соседних комнат люди. Пока Григорий торопливо протирал очки, ребенка развернули, прочитали спрятанную в тряпье записку. Корявыми буквами было нацарапано карандашом:

«Тавариш савецкая власт васпитай бога ради маю дочку у миня малако пропало и купит негде а мне дите болно жалка».

Когда Григорий снова надел очки, возле стола стояли Ведерников и Ярославский, Голенко и Подбельский. Худенькая жена Ведерникова заботливо укутывала ребенка, приговаривая: «Не плачь, не плачь, деточка. Сейчас чего-нибудь придумаем».

— Нажевать хлеба и сунуть в тряпочку, — улыбнулся Ведерников. — Помнишь, как кормили в детстве…

Жена Ведерникова унесла девочку в глубь здания, и когда через несколько дней, уже после победы, Григорий спросил о подкидыше, оказалось, что ребенок так и остался в семье Ведерниковых. И назвали девочку Светланой Советской.

Когда детский плач затих, Григорий оглядел товарищей сияющими глазами:

— Есть оружие! Есть чем воевать, товарищи!

Но на следующий день, когда повсюду шли решающие бои, когда в руках восставших оказались все вокзалы, градоначальство, телеграф, телефонная станция и Симоновские пороховые склады, а Алексеевское военное училище в Лефортове стиснули кольцом безжалостной осады, МК и ВРК снова заседали поздно вечером за круглым столом.

Говорил Скворцов-Степанов, яростно блестя очками, пощипывая по привычке бородку:

— Итак, товарищи, Всероссийским исполнительным комитетом железнодорожников, сиречь небезызвестным соглашательским Викжелем, при полной поддержке патриарха, и нам, большевикам, и так называемому Комитету общественной безопасности во главе с Рудневым и Рябцевым предъявлен ультиматум. Викжелю, видите ли, желательно перемирие, — они жаждут остановить кровопролитие, у них, видите ли, нежные сердца! Нам не стоило бы и минуты тратить на чтение сего позорного манускрипта, но в случае отказа от перемирия викжелевцы грозят объявить железнодорожную забастовку.

— Они остановят движение наших эшелонов на Москву и будут беспрепятственно пропускать эшелоны Духонина и Керенского? — усмехнулся Ярославский.

— Видимо, так сие и замыслено, — кивнул Скворцов.

Григорий не мог сидеть спокойно, то и дело без нужды протирал очки, близоруко вглядываясь в говоривших и перечитывая лежавшие перед ним телеграммы. В пути к Москве находились эшелоны с красногвардейцами из Шуи, Минска, Коврова, Владимира, Твери. Из Иваново-Вознесенска ехали отряды во главе с Фрунзе. Если эшелоны задержатся, а Рябцев и Ровный получат подкрепление, все полетит к черту. Столько жертв, столько пролитой крови!