И жизнью, и смертью

— Тебе на Трубочном с Михаилом Калининым стакнуться бы — этот и крестьянскую, и рабочую нужду на своем горбу вынес. И уж, кажись, и в ссылке успел пожить, и по тюрьмам сиживал… Я с ним в Питере сталкивался. Но и нас ты, друг, не позабывай, мы тебе не чужие.

Разговор не клеился. Григорий то и дело поглядывал на косо висящие ходики. И когда он со вздохом облегчения поднялся: «Ну, мне, кажется, пора», — Нюша тоже неожиданно встала.

— А я тебя провожать пойду! — сказала она решительно и строго и, ни на кого не глядя, пошла за печку — взять свою кацавеечку и платок.

— Меня родные провожать будут, — неуверенно предупредил Григорий.

— Ничего, — отозвалась из-за печки Нюша. — Я в сторонке, возле вагона постою.

— И то, и то, — странно обрадовавшись, закивала Агаша. — И мы бы со Степашкой пошли, да у одного ноги еще не больно выросли, а у другой их Прохоровы начисто отъели.

Глеб Иванович крепко стиснул могучими лапами узенькие плечи Григория.

— Ну, всего тебе, друг! И не сбивайся с нашей дороги — она к правде самая короткая. — Он ткнул Григория колючими усами в щеку и закашлялся, заторопился, доставая кисет.

13. И СНОВА СЕВЕРНАЯ ПАЛЬМИРА

И снова Санкт-Петербург, Питер, рабочий и студенческий Питер, бунтующий, революционный, отдавший тюрьме, каторге и виселице тысячи своих сыновей. Несмотря ни на что, он продолжает бороться, продолжает воевать за свободу, хотя сейчас надежды на победу нет.

Так думал Григорий, глядя из окна вагона на приближающийся город. Уже вставали в сиреневой мгле над туманно видимыми заводскими трубами черные султаны дыма, что-то золотое проблескивало сквозь облачную муть, тянулись по сторонам железнодорожного полотна убогие жилища рабочего люда.

На одной из пригородных станций, где поезд задержался у семафора, Григорий увидел в тупике два пассажирских вагона с частыми решетками на окнах, с вооруженными конвоирами на тамбурных площадках. Ни одно лицо не выглядывало в мутные, пропыленные стекла вагонов, прозванных в народе «столыпинскими».

«Кого и куда везут сейчас в этих столыпинских? На каторгу, в ссылку, на смерть?» — спросил себя Григорий.

Эта мысль пришла в голову, наверно, еще и потому, что перед отъездом, при последней встрече, Букин рассказал Григорию, что только за первые пять месяцев нынешнего 1907 года царские суды вынесли революционерам около шестисот смертных приговоров. «Разговоры об отмене смертной казни — болтовня! — говорил Михаил Ильич. — Пустая болтовня! Разве нынешний Государственный совет или Дума могут отменить смертную казнь, которая является главнейшим их оружием в борьбе с революцией, единственным средством устрашения непокорных?»

…И вдруг, отстраняя мысли, всплыло в памяти заплаканное лицо «сестры» Нюши, ее глаза — как она на вокзале издали смотрела на Григория, словно прощаясь навсегда. Ему полюбилась эта простенькая деревенская девчушка с ее жизненной неискушенностью и неопытностью, ему хотелось помочь ей, но он не сумел, не смог этого сделать.

Один раз он приводил Нюшу в свой дом, чтобы дать ей какую-то книжку, и его мать, увидев девушку, вдруг воспылала желанием взять ее к себе в услужение — в горничные ли, в кухарки ли. Но Григорий категорически воспротивился — пусть лучше поварится в рабочем котле той же Прохоровки, где правда социальных взаимоотношений предельно обнажена.

Поезд замедлял ход. Все выше вздымались красные кирпичные колонны труб, все гуще нависало над рабочими предместьями облако дыма и пыли.

Скрип тормозов.

Серая громада вокзала.

Сдав чемодан в камеру хранения, Гриша постоял на Знаменской площади возле забора, огораживающего ее центр. За забором тюкали по камню молотки гранильщиков, слышались голоса. Гриша спросил чиновника в ослепительно белом кителе, что здесь сооружают. Тот посмотрел из-под козырька белой фуражки подозрительно и недружелюбно.

— Будет воздвигнут памятник почившему в бозе покойному государю Александру Третьему. Такие вещи полагается знать-с, молодой человек!

На Невском проспекте мальчишки-газетчики бегали по тротуарам, размахивая листами газет и крича на все голоса:

— Манифест о роспуске Второй Государственной думы!

— Арестованы депутаты Думы — социалы и демократы!

— Покупайте «Биржевые известия»!

— Покупайте «День»!

— Читайте «Правительственный вестник»!

Гриша купил несколько газет и последний номер «Нивы» и, зайдя в кондитерскую, попросил чашку кофе. Не обращая внимания на шумевших вокруг посетителей, впился глазами в газетные строчки.

«…Наконец свершилось деяние, неслыханное в летописях истории. Судебной властью раскрыт заговор целой части Государственной думы против Государства и Царской власти. Когда же Правительство Наше потребовало временного, до окончания суда, устранения обвиняемых в преступлении этом 55 членов Думы и заключения 16-ти из них, наиболее уличаемых, под стражу, то Государственная дума не исполнила законного требования властей…»