И жизнью, и смертью

Не притрагиваясь к остывающему кофе, Гриша думал, что если только в Думе шестнадцать человек арестовано, то сколько же их во всем Питере? Вероятно, и тот адрес, который он запомнил со слов Букина, может оказаться проваленным и идти туда нельзя. Общежитие при университете закрыто на летний ремонт. Что же делать?

— Ну, что там новенького, господин студент? — развязно спросил подсевший к столику костлявый и сутулый субъект в котелке и визитке. Коротенькие усики у него были завернуты в крутые колечки и составляли единственное украшение его сухого и бесцветного лица.

Григорий сразу почувствовал к непрошеному собеседнику непонятную глухую неприязнь и, раскрыв номер «Нивы», с деланным равнодушием сказал:

— Да про всякое пишут… Вот тут, скажем, господин Шульгин выражается о необходимости военно-полевых судов. Он говорит, что главная сила этих судов заключается в быстроте: сегодня революционер бросил бомбу, завтра его повесили, послезавтра другой задумается и не бросит бомбы. Вот что пишут, сударь.

Григорий пристально глянул на соседа и подумал: «Шпик, типичный шпик». Встал и спросил в упор:

— А вы что же, господин любезный, сами не читаете газетки? Иль неграмотны?

Григорий сложил газеты и, залпом выпив остывший кофе, мельком глянул на человечка в котелке и не торопясь пошел прочь.

Нет, определенно по данному ему адресу идти нельзя. Придется пока снять комнату или угол поблизости, на Обводном канале.

Григорий вернулся на Лиговку и прошел по ней до канала. Здесь было грязно и неуютно — убогие домишки, покосившиеся заборы и те же неизменные кабаки. Темная вода канала засорена всяческим мусором и щепками, у берега чернеют на приколе рыбачьи лодки.

Григорий прошел мимо названного ему Букиным дома; во дворе никого не видно, за тюлевыми занавесочками на подоконниках неразличимые цветы.

Ему удалось снять комнатенку на чердаке одноэтажного дома, у толстой разбитной бабы в цветастом сарафане, густобровой и громкоголосой. Она требовательно оглядела Гришу, подвела его к крутой чердачной лесенке и, стоя внизу, распорядилась:

— Полезай сам и гляди, стюдентик. Мне конплекция не дозволяет. Ежели подойдет — трояк в месяц. И чтоб вперед, а то знаю я вашего брата! А вещи твои где же?

— В багажном, — оглядываясь с лестницы, ответил Григорий.

Клетушка была крошечная — вроде собачьей конуры, подумал он. У окошка стоял, опираясь о стену, треногий стол, возле — некрашеная табуретка и какое-то подобие койки, убогое ложе из неструганых досок. Но окошко выходило на канал — на той стороне зеленели плакучие ивы, — совсем как на берегах Цны. В воде канала, визжа и поднимая столбы брызг, плескалась детвора.

— Подойдет, — сказал Григорий, спустившись по лесенке. — Вот вам, пожалуйста, три рубля.

Хозяйка взяла трешницу, аккуратно сложила ее и сунула за лифчик, потом погрозила пальцем:

— И чтоб, молодой человек, девок не водить — первое. И чтоб никаких собраниев! У меня кум — околоточный, мужчина строгий, сурьезный. Он не потерпит, чтобы…

Так поселился Гриша в своем временном жилище. Но заниматься здесь было душно и жарко — железная крыша накалялась нестерпимо, в окно било жаром, словно из жерла печи. Он брал учебники и тетради и уходил в Публичную библиотеку, на Невский; там, в просторных и прохладных залах, его охватывало празднично-строгое спокойствие.

Собственно, учебники Григория занимали мало. Но в библиотеке имелась масса газет и журналов, и он с жадностью набрасывался на них. На каждой странице мелькало: забастовки, стачки, аресты, убийства.

…9 декабря в Твери убит генерал-адъютант Игнатьев.

…21 декабря в Санкт-Петербурге убит градоначальник генерал-майор фон дер Лауниц. Тот самый?! Гриша помнил тучного тамбовского сановника, помнил коляску, запряженную парой кровных жеребцов, помнил дом, возле которого днем и ночью ходил сердитый будочник. Всего девять с половиной месяцев процарствовал в Питере генерал-майор. Знал бы, что его ожидает здесь, остался бы, наверно, в Тамбове.

26 января в Пензе убит камергер двора его величества пензенский губернатор Александровский.

И еще какие-то убийства, покушения. Но ведь эти убийства бессмысленны, с горечью думал Григорий, они ничего не меняют в подлой российской действительности. И не могут изменить.

И тут же набранное петитом сообщение о смерти великого Менделеева. И тут же фотография: попы в праздничных сияющих ризах несут икону Воскресения Христова со вделанным в нее «кусочком гроба господня», подаренную архимандриту Арсению патриархом в Иерусалиме в знак благословения Союзу русского народа… И дальше стишки какого-то Рукавишникова:

Вот нас трое в кольце белостенном:
Я, она и свобода моя.
Бесконечность глаза нам слепит,
И в моем вдохновенье мгновенном
Шипит
Змея.

Боже мой, как можно писать такую чепуху в дни, когда в казематах ежедневно вешают, вешают только за то, что люди хотят жить по-человечески, за то, что требуют, чтобы их не унижали и не истязали, за то, что хотят, чтобы дети их не умирали с голоду!