И жизнью, и смертью

Расставаясь с университетом, Григорий предполагал, что будет ощущать пустоту, незаполненность жизни: делать ему окажется нечего. Но скоро убедился, что еще никогда его жизнь не была так напряженно заполнена, как теперь. Почти сразу же Быстрянский передал ему поручение Петербургского комитета: руководить рабочим кружком за Нарвской заставой, проработать там ленинскую книжку «Две тактики социал-демократии в демократической революции». Потом Быстрянский несколько раз просил его помочь печатать листовки в крошечной подпольной типографии на Охте. Дело это было опасное, потому что полиции удавалось время от времени обнаруживать и громить подпольные типографии, — так случилось в Севастополе, Кишиневе, Калуге, Киеве. И 20 декабря провалилась типография на Охте. Григория спасло от ареста только то, что во время полицейского налета его в типографии не оказалось.

По старой памяти и по делам к Никитичу нередко наведывались давние дружки с Путиловского и с других заводов, где ему когда-то приходилось стоять у слесарного верстака. Появлялись они почти всегда поздно вечером, под покровом ночной тьмы, когда легче уберечься от слежки и меньше риска привести за собой «хвост». Изредка забегал к Григорию Быстрянский — теперь они стали по-настоящему друзьями: связывала не только личная симпатия, но и дело, которому они посвятили жизнь.

В середине зимы произошло событие огромной важности: в Петербург вернулись из Парижа с Пятой общероссийской конференции РСДРП депутат Думы Николай Полетаев и посланный питерцами рабочий Саша Буйко, — они слушали в Париже доклад Ленина, беседовали с ним, принимали участие в борьбе с ликвидаторами, отзовистами и «богостроителями». Предстояло донести ленинские слова и решения конференции до возможно большего количества людей в Петербурге — это было самое надежное оружие в борьбе за укрепление партии. Теперь Григорию приходилось выступать на кружках и собраниях почти каждый вечер.

В ту зиму конспиративные квартиры и явки проваливались одна за другой, поэтому маленькая и невзрачная квартирка Никитича и стала местом нескольких партийных встреч. Здание Психоневрологического института на Невском проспекте, где до этого собирались пропагандисты, после ареста в его стенах всего состава Петербургского комитета оказалось под неусыпным наблюдением полиции. И когда вернувшемуся из Парижа Полетаеву нужно было срочно рассказать о конференции, одна из встреч и состоялась у Никитича.

Вечер выдался метельный и вьюжный, на улицах по-волчьи выл ветер.

— Лучшего для конспирации и не придумать, — заметил, отряхивая у порога снег, Быстрянский, пришедший первым. — Собаку выгонять из дома и то жалко. Правда, Кутик?

Пестрый, в рыжеватых подпалинках, вислоухий песик к этому времени уже оправился и обжился на новом месте и стал с доверием относиться к людям. Восторженно повизгивая и стараясь лизнуть Быстрянскому руку, он вертелся у пришедшего под ногами.

— Ну-ну, уймись, рыжая животина, — пошутил Быстрянский, присаживаясь на корточки и теребя щенка за уши. — Виноват, позабыл тебе колбасных обрезков полфунта купить!

Никитич занавешивал одеялами выходившие на улицу окна. Он оглянулся на кутенка, и Григорий впервые увидел, как старик улыбнулся в прокуренные усы. Справившись с одеялами, Никитич, кряхтя, спустился с табуретки, крепко пожал пришедшему руку.

— Мятижно на улице, говоришь? Это нам в масть: шакалы из охранки по домам прячутся. Но покараулить, я полагаю, все же будет нелишне. Как они будут спрашивать, твои архаровцы?

— Ну, как договорились: «На именины к банщику куда пройти?» А ты отвечаешь: «Дверь не заперта».

— Твоих сколько? Студентов-то.

— Шестеро. Да еще с Балтийского судостроительного человек пять. А Николай Гурьевич во сколько обещал?

— Попозже, видно. Пока от хвостов отвяжется.

Накинув драный, заплатанный кожушок, Никитич вышел.

Быстрянский присел к столу, где уже пофыркивал чайник и тускло поблескивали купленные к этому вечеру дешевые граненые стаканы. Григорий отложил на подоконник свои конспекты.

— Штудируешь? — кивнул Быстрянский.

— Завтра по «Двум тактикам» занятия. Хорошо, что пораньше пришел, Володя. Какие новости?

Быстрянский неторопливо достал из бокового кармана куртки что-то завернутое в оберточную бумагу. В свертке оказалась бережно сложенная, но уже порядком зачитанная газета.

— Тридцать шестой номер «Пролетария» со статьей Владимира Ильича. О студентах. Обрати внимание на отчеркнутые абзацы.

Григорий придвинул к себе лампу, расправил на столе газетный лист. Статья называлась «Студенческое движение и современное политическое положение». Красным карандашом было легонько отмечено несколько мест. Григорий прочитал вслух:

— «Очевидно, современному студенчеству недостаточно еще, для превращения его из «академиков» в «политиков», бичей Шварца, ему нужны еще скорпионы новых и новых черносотенных фельдфебелей для полного революционного обучения новых кадров. Над этими кадрами, обучаемыми всей столыпинской политикой, обучаемыми каждым шагом контрреволюции, должны неустанно работать и мы, с.-д…»