Я, бабушка, Илико и Илларион

– Да что с тебя требовать, голь ты перекатная! В колхозе по двести граммов молодой кукурузы за трудодень получаешь, что с тебя брать! Потому душу должон ты мне продать, слышишь?

При этих его словах душа моя разнесчастная чуть вон не выскочила.

– Ты как смеешь мне такое говорить! – крикнул я и взмахнул топором, взмахнул, да и над башкой его поганой занес, чтобы снести ее, значит, башку… Ан!..

Тут дед подворачивает штанину и показывает мне на ноге своей глубокий, на два пальца в икру уходящий шрам.

– Исчез, морок проклятый, ровно и не было его! Топор мой по камню скользнул, где он вроде бы сидел, и вонзился сюда вот, ты видел шрам. Кровь – фонтаном, а я, дед твой Манавела Цинцадзе, без памяти наземь грохнулся… По сей день в ушах звенит визгливый хохот поганого беса и крик его: «Душу стереги, Манавела, душу! Чтобы не сбежала душа-то! Ха-ха-ха».

А больше ничего не помню.

……………………………………………………

Второго беса встретил я в Лашис-геле. Была пора лова усача, и пошел я на ночную рыбалку – сторожить рыбу, она шла из Губазоули в Лаше метать икру. Только успел я запруды поставить так, что остался узкий проход для рыбы, сел, достал свою трубку, набил ее табаком и слышу – забилась рыба, застучала. Ну, думаю, пошел усач. Приготовился сеть забрасывать и почему-то вбок глянул. И что же? Сидит этот поганец! Сидит и одним-единственным своим глазом зеленым на меня уставился, да сверлит, да сверлит!

Гляжу – не тот он, совсем не тот, что в Медвежьей лощине мне ногу испортил.

…Как и тот бес из Медвежьей лощины, одноглазый предложил деду свою красавицу-дочь в жены и взамен душу потребовал. Вдобавок он пообещал деду место председателя колхоза и один батман золота…

– Ну, уж этого я живым не выпущу, – решил я. – Размахнулся и набросил сеть на нечистого. Потянул сеть к себе, а он к себе тянет. Я опять тяну, а он опять упирается. Только деваться-то ему все равно некуда: сеть как раз за зуб его зацепилась, зуб-то ровно крюк изо рта торчал. Запустил я руку в пасть ему, чтобы сеть высвободить и… – Тут дед Манавела бережно протягивает правую руку и показывает мне мизинец и безымянный пальцы. А остальных пальцев на руке его нет. – Вот эти два пальца и удалось мне вырвать из пасти его поганой. Погубил меня, окаянный, да еще хорошо, всю руку не откусил! И на том спасибо…

……………………………………………………

Третий бес, или двусторонний, встретился деду Манавеле на горе Сатаплиа, когда он поднялся туда ульи свои осматривать.

Этот бес тоже предложил деду свою дочь в жены, да еще посулил ему место секретаря Чохатаурского райкома за его, Манавелову, душу. Дед его высмеял.

– Чтоб ты ослеп, Манавела, хам неблагодарный, не ценишь красоты моей дочери, – взвился тут бес и ткнул мне палец в глаз.

Я-то успел глаза рукой заслонить, да запамятовал, что ведь я теперь двупалый. Так что ткнул-таки меня проклятущий в правый глаз и выколол его…

– Ты чему смеешься, старая, чего доброго, ребенок подумает – брешет дед Манавела! – рассердился дед на бабушку, вошедшую в это время в комнату.

– Не верь ему, нэна, не верь! Врет все. Такой он и был, когда я за него замуж шла. Сам он черт, какой бес с ним бы справился, – не реагируя на замечание, говорит бабушка, забирает со стола порожний кувшин и выходит из комнаты.

– Чего ты убивался с этими бесами, дед, женился бы на дочери одного из них, и дело с концом, был бы теперь первым на селе человеком, – говорю я, захмелев от «Изабеллы».

– А душа-то, собачий ты сын, душа как же? – возмущается дед и стукает меня по голове теми своими двумя пальцами.

– Что за душа у тебя такая, подумаешь, – пренебрежительно говорю я.

– А каково было бы, если б ты бесовым внуком оказался? – спрашивает дед и сверлит меня единственным глазом, точно дулом маузера.

– Да, твоя правда, об этом я и не подумал, – извиняющимся голосом говорю я.

– Не подумал! А пора бы этакому дылде над сказанным думать, – укоризненно говорит разморенный вином дед Манавела и переворачивает в камине суковатое бревно.

Входит бабушка и ставит на стол кувшин, до краев полный черной «Изабеллы».

И вдруг из этого самого кувшина вылазит маленький, ну совсем малюсенький бес. Такой малюсенький, что на ладони свободно уместится. Зато нос у него большой, будто крупная картофелина торчит на его красном, точно спелый помидор, лице. Тело у него совершенно голое, безволосое, и к тому же прозрачное. Гляжу на него и не пойму, какого он пола, женского или мужского. Словом, ни то ни се. На руках у него по семь пальцев, а на ногах – не видно, потому как обут он в деревянные коши. Этого беса Манавела не видит, потому что это мой бес, собственный. Вот он спрыгнул с горлышка кувшина и примостился на краешке моего стакана.

– Хочешь, Манавелов внук, продай мне свою душу, и я все тебе расскажу, как по правде было, – говорит он мне, посмеиваясь.

Смех у него такой добродушный, что не только душу – и плоть ему продать не пожалеешь. А лицо-то у него пьяненькое да улыбчивое.

– Забирай так, сдалась мне эта душа! – отвечаю я заплетающимся языком.

Мой бес начинает рассказывать.

……………………………………………………