Я, бабушка, Илико и Илларион

– Боже, что видят мои глаза! Чего только я в жизни не навидался, но чтобы такой молодец слезы лил?! Вставай-ка лучше и идем, дадиановский рог и люди ждут тебя!

– Разве я приехал сюда ради рога и пира, батоно Рэма? – скорбным голосом вопросил Сатутиа и воздел на Рэма Чиквани полные слез глаза.

У Рэма Чиквани вдруг бешено заколотилось сердце, но он и бровью не повел и сделал вид, что не слышит слов гостя.

– Ну, брат, ты вчера такое устроил, весь народ с ума свел! Дважды кряду сам Дадиани не осушал этого рога! Эх, почему Господь Бог не создал тебя на сто лет раньше!..

– На сто лет раньше или позже, – все равно, Господь Бог с самого моего рождения отвернулся от меня…

– Не беспокойся, милый, любовью и вниманием твою Татулию здесь не обойдут, на руках ее будут носить. – Рэма Чиквани опять сделал вид, что не слышит его слов.

Невеста молча встала и вышла из комнаты.

– О том я и плачу, батоно Рэма, что ее тут не обойдут ни любовью, ни лаской, ни вниманием… – сказал консультанту свадьбы, пятидесятилетнему Рэма Чиквани, опоздавший дружка невесты, двадцатилетний Сатутиа Шаликашвили. Сказал и поднялся с места.

– Ступай теперь и ты, милый, – проговорил Рэма Чиквани. – Отправляйся домой.

– Да, я отправлюсь домой, Рэма-батоно, и к черту в пекло! – пообещал гость.

– Ступай с миром и будь разумным, – напутствовал его Рэма Чиквани.

Гость отворил дверь, вышел на балкон, спустился по лестнице во двор, вышел на улицу, потом на большую дорогу.

Никто ничего не проведал.

Никто ничего не слыхал…

Сказочная свадьба шла своим чередом.

Шагал по большой дороге Сатутиа Шаликашвили. Пешком, ни с чем возвращался в Гурию.

Откуда в городе ястреб?!

Арчилу Эргемлидзе

Перевод К. М. Коринтэли

Дыхание моря достигало кофейни. Воздух был тяжелый – соленый и влажный. Я и Ачико сидели за круглым столиком и в ожидании кофе потягивали коньяк из крохотных, с наперсток, рюмочек.

Бармен – армянин-репатриант – четко манипулировал маленькими медными джезве[161], двигая их в раскаленном песке, – точно музыкант, выстукивающий на доли ритм блюза. Кофейня, сооруженная из обожженного бамбука под огромной цветущей магнолией, сама похожа была на отдыхающего, которым вышел на набережную попить кофе. Бармен принес джезве и наполнил наши чашки до краев. Я, не дожидаясь, пока осядет пенка, отпил глоток, глубоко вдыхая пьянящий аромат.

– У тебя что, глотка луженая? – спросил меня Ачико, поспешно ставя обратно свою чашку.

– Нигде не варят кофе так, как в Батуми, – помолчав, сказал я с удовлетворением.

– В Сухуми, – заметил Ачико и поднес чашку к губам, но отпить все не решался, только жадно вдохнул пар и прикрыл с наслаждением глаза.

Пока Ачико раскачивался, я выпил свой кофе и опрокинул чашку на блюдечко, как обыкновенно делают любители гадания на кофейной гуще.

– Ты умеешь гадать? – поинтересовался Ачико.

– Да так, немножко.

– Кто научил?

– Соседка, Ляля. Она потрясающе гадает. В прошлом году, перед рыбалкой на Кодори она мне погадала. Сказала, будь осторожен, тебе встретится змея.

– Естественно, человек, отправившийся рыбачить на реку, может встретить змею, чего там гадать! – засмеялся Ачико.

– Что было, то и рассказываю.

– Ладно, валяй! – махнув рукой, сказал он.

– В первый же раз, как я забросил сеть, вытащил из воды полутораметровую змею…

– Врешь! – прервал он меня.

– Клянусь матерью!

Ачико протяжно свистнул.

– Она мне еще раз гадала…

– И что?

– Вижу, говорит, тебя на чьей-то могиле, ты стоишь на коленях с цветами в руках.

– И что?

– Наутро умер Гулда.

– Ну да!.. – Чашка застыла в руке Ачико.

– Вечером того дня Ляля прибежала ко мне выражать соболезнование… стала извиняться, я, говорит, дура, глупая, такое тебе нагадала… а сама ревет…

– Ерунда, простое совпадение… – сказал Ачико и задумался.

– Возможно. Только с того дня я больше не гадал.

– Ерунда, – повторил Ачико и перевернул свою чашку прямо на столик.

Я не промолвил ни слова и отпил коньяк.

– Ну-ка, загляни в мою чашку, – через некоторое время сказал Ачико и протянул мне свою чашку.

Я взял у него чашку, заглянул. Дно было совершенно закрыто гущей, а на стенках обозначились какие-то причудливые узоры и иероглифы.

– Не умею я гадать, – сказал я, протягивая ему чашку обратно.

– Давай, давай, – подзадорил он меня.

– Плохая чашка, – заявил я.

– Все-таки что ты там видишь? – не отступал он.

– Море. Море вижу и корабль…

– А капитана? – засмеялся он.

– Птицу вижу.

– Может быть, самолет? – снова засмеялся он.

– Настолько я не разбираюсь, – сказал я и вернул чашку.

Кофейня со стороны дороги приличия ради была огорожена неким подобием проволочной изгороди. Вдруг на эту изгородь прилетел воробей.

– Чирик! – возгласил он и оглядел нас.

– Ага, твое предсказанье сбылось, птица – вот она, черед за капитаном корабля, – начал балагурить Ачико.

Воробей глядел на нас, глядел, потом взъерошился, распушил перышки, встряхнулся и вдруг, сорвавшись с изгороди, прилетел и сел прямо на наш столик.

– Однако какой нахал, – удивился Ачико.