Я без ума от французов (СИ)

Элизабет выходит в галерею, опоясывающую зал, а Тиерсен ждет немного, пока малышка не добежит до лестницы, ведущей в закрытую от гостей часть дома, и не скажет охраннику у нее, что тот срочно нужен в саду. У Цицеро после этого будет минут десять, максимум пятнадцать, пока охранник дойдет до сада, найдет кого-нибудь из взрослых, разберется со всем и вернется обратно, и Тиерсен надеется, что его итальянец все успеет за это время. Сам он тратит еще несколько минут на то, чтобы побыть с Элизабет: они закрываются в одной из комнат второго этажа, и Тиерсен, как и обещал, снимает маску, давая ей рассмотреть его раскрашенное лицо под слабым светом ламп и восхититься темным гримом. Потом они возвращаются в зал, и Тиерсен по дороге не слышит никаких шагов, ни одного хлопка двери. И с одной стороны это хорошо, но с другой – он все-таки чуть-чуть волнуется. Но спокойно останавливает Элизабет, тронув ее за плечо:

– Мадемуазель Элизабет. Мне было очень приятно общаться с вами, но мой отец… Он собирался немного отдохнуть, а потом присоединиться ко мне, но прошло уже достаточно времени, а он так и не пришел. Если вы позволите, я отлучусь проверить, как он?

– Ох, он все-таки расстроился? Из-за меня, да? – Элизабет сразу огорчается.

– Нет, совсем нет. Он просто иногда уже устает после выступлений. Но я передам ему, что вы беспокоились, ему будет приятно. А пока идите танцевать, я вернусь скоро, если вам еще не надоело мое общество.

– Вы мне ни за что не надоедите! – восклицает Элизабет, но Тиерсен уже не слушает ее, выходя из зала. Он быстро идет по галерее, а потом по ярко освещенному коридору к той же лестнице, отмечая, что охранника так и нет, и переходит на совершенно бесшумный шаг, поднимаясь по ней. Тиерсен хорошо знает все повороты этого дома, и слабое освещение второго этажа не смущает его. Но главное, чтобы не смутило Цицеро – здесь действительно много одинаковых дверей и похожих коридоров. Тиерсен все еще не слышит никаких лишних звуков, открывая дверь в кабинет Серафена.

Он включает свет на секунду, мгновенно запоминая расположение мебели и все детали: сменившуюся со времен его детства планировку, оставшийся на стене маленький сейф, бумаги во вскрытом конверте и тарелку, полную печенья, на столе и лежащую на узком кожаном диванчике Стефани, с руками, примотанными к телу широкими лентами, и завязанным ртом. Она пока еще без сознания, и Тиерсен выдыхает с облегчением, выключая свет. Он подходит к сейфу, уже ориентируясь в темноте, и кладет пальцы на ручку. Это старый сейф, у него даже нельзя сменить код и нет ключа, и в нем никогда не было ничего ценного, только небольшая часть наличных, какие-то нужные для работы сейчас бумаги и письма, бутылка чего-нибудь дорогого и старый револьвер Серафена. Селестин был здесь некоторое время назад и сообщил Тиерсену, что Серафен так и не счел нужным менять этот сейф, а братья вскрывали его еще в детстве, перепробовав тысячу комбинаций и перерыв все хозяйские бумаги в поисках кода. И сейчас Тиерсен двигает ручку по памяти, слушая тихие щелчки замка и приглядываясь к едва заметным в темноте цифрам. Он открывает дверцу и достает тот самый револьвер – они с Селестином играли с ним давно, когда Серафен не знал об этом, и Тиерсен думает, что на рукояти могли бы даже остаться его детские отпечатки, если бы не стерлись за давностью лет. Но нет, сейчас на ней только отпечатки Серафена, и Тиерсен не собирается оставлять новых, не зря же он не стал снимать свои черные сценические перчатки.

Дверь приоткрывается негромко и закрывается почти тут же, и Тиерсен слышит немного сбившееся дыхание. Цицеро чуть запыхался, он, видимо, бежал по коридору, очень торопясь.

– Ти? – вопрос одним выдохом, но Тиерсен различает его.

– Я здесь, – он открывает дверцу сейфа сильнее, чтобы та выглядела распахнутой, и чуть ворошит бумаги. Цицеро подходит к нему, и Тиерсен поворачивается; он почти не видит своего итальянца в темноте, но чувствует запахи грима и ладана от его кожи. И протягивает револьвер на открытой ладони, и чувствует еще – горячее касание через белую и черную перчатки. Тиерсен выдыхает и задерживает пальцы на рукояти на секунду. Он только замечает собственный частый пульс, который будто и не был таким раньше. Но Стефани слабо стонет на диване, постепенно приходя в себя, и Тиерсен разжимает пальцы, облизывая губы.

– Она целиком твоя, – шепчет тихо. Тиерсену было совсем не сложно отказаться от удовольствия поиграть со Стефани самому: дарить подарки он любит куда сильнее, чем получать.

– Не целиком! – Цицеро даже шептать умудряется капризно. – Нельзя сделать все, что хочется, нельзя порезать, нельзя пострелять, ничего нельзя!