Я без ума от французов (СИ)

– Ум-ф-ф… – Тиерсен приходит в себя от двух вещей: во-первых, видимо, его раскалывающейся голове надоело находиться в отключке без участия хозяина, а во-вторых – тяжелые, назойливые звуки заставляют сосредоточиться на реальности. Тиерсен даже не сразу соображает, на что они похожи, такие вязкие, влажные и очень неприятные. Но, еще не поднимая головы и осознавая окружающее так медленно, через какую-то накатывающую серую пелену, он понимает: эти звуки… чавкающие. С такими звуками люди едят… что-то… Стоп. Люди? Тиерсен не знает, кто ест с такими звуками, но явно не люди. И это совсем близко, так близко… Тиерсен слабо дергается – и звуки будто опасливо стихают, он приподнимает голову со стоном – и заканчиваются совсем, сочным сглатыванием.

Тиерсен поворачивается, не испуганно, но с природным инстинктом самосохранения, едва разлепляя глаза и чувствуя накатывающие приступы тошноты, головной боли и какой-то полубессознательной слабости. Богоматерь спокойно сидит на пассажирском сиденье, облизывая пальцы. У нее весь рот в крови, и руки тоже, и Тиерсена чуть не оглушает металлическим запахом, и он не хочет ничего об этом знать. Но слипшиеся губы приоткрывает, с трудом выдыхая через них:

– Что со… что…

– Сильных повреждений нет, Тиерсен, – Богоматерь поворачивается к нему, и темная струйка стекает у нее от губ, и все зубы в этом темно-красном. – Это шок от удара, должен пройти в течение получаса. Скорее всего, будет больно, но с жизнью совместимо, – и она возвращается к облизыванию пальцев, пока Тиерсен утыкается лбом в руль и пытается нормально поднять голову. Боль вспыхивает резко, областями, ото лба до основания шеи, и пока не спускается ниже, но Тиерсен чувствует, что это только на ближайшую пару минут. Он приподнимает руку – ее тоже почему-то саднит – и осторожно, стараясь не давить, ощупывает лицо, потому что разглядеть себя в зеркале он пока не может: перед глазами все снова начинает плыть, а попытки сфокусировать взгляд отдаются дикой болью над переносицей. Тиерсен тяжело отводит руку и, кое-как сосредоточившись, видит темные потеки на пальцах.

– Ох-х, мне нужно еще отдохнуть, – картинка теряется совсем, и Тиерсен сглатывает рвотный позыв, опять упираясь лбом в руль.

– Не самое лучшее время, мой милый Тиерсен, – он почти не слышит Богоматерь из-за шума в ушах.

– Разбуди меня через… Ох, мать твою! – Тиерсен дергается весь, когда его голову прошивает дикая вспышка. Он распрямляется резко, и боль проходит до основания позвоночника. – Блядь! Блядь! – Тиерсен хватает пальцами сиденье в поисках хоть какой-то опоры, но приступ чуть-чуть ослабевает, пусть боль и остается острой.

– Тебе больно, Тиерсен? – Богоматерь смотрит на него с участием. – Как вовремя, – ее тон не становится менее сочувственным, в нем даже на секунду не появляется никаких удовлетворения или иронии. – Мне жаль, но сейчас время действительно имеет значение. Тебя будут искать. И всем твоим братьям и сестрам, тебе самому будет лучше, если не найдут. Поэтому иди ко мне. Я не могу вылечить тебя, но могу унять боль на время, пока ты не найдешь лекарства, – она поворачивается и потягивается к Тиерсену, и тот не выдерживает, сейчас он готов на что угодно, лишь бы боль отпустила, и подается Деве Марии навстречу, с коротким вскриком неловко развернувшись.

– Ты веришь в меня, мой славный мальчик? – спрашивает Дева Мария, но Тиерсен только кусает губу. И она тихо усмехается, кладя ладони ему на горящую шею, поглаживая, снимая приступ, и целует мягко лоб, веки, каждым прикосновением прохладных губ уменьшает боль. А потом кладет пальцы на виски Тиерсена и целует его в приоткрытый рот, и он чувствует прохладную волну по всему телу, и так хорошо, когда приступ проходит, когда мягко сводит все мышцы каким-то невероятным облегчением. И удержаться так сложно, и в эту секунду Тиерсен понимает, почему Цицеро всегда мечтал об этих поцелуях. Потому что не может быть ничего слаще, чем эти тихие ласки, дарующие самое невыносимое из наслаждений – снятие боли. И это так прекрасно, но Дева Мария отстраняется, почувствовав, как Тиерсен начинает отвечать ей, чуть сильнее сжимая в ладонях ее лицо.

– Не переусердствуй в лечении, Тиерсен, – она мягко улыбается. – Мне не жаль поцелуев для тебя, но всему свое время.

Тиерсен выдыхает шумно и прикрывает глаза, облизывая губы.

– Спасибо, – говорит он тихо, и первый раз его обращение к Богоматери полно такой благодарности.

– Ты заберешь свои слова обратно, когда боль вернется, – она, все еще с улыбкой, качает головой. – Это только твоя вера, Тиерсен. Я могу обмануть твой разум, но заставить боль исчезнуть по-настоящему не в моих силах.

– Я достану обезболивающее, не волнуйся, – Тиерсен усмехается и отпускает ее, оглядываясь. Мельком в зеркале он замечает струйки крови из-под своих волос, но теперь решает это игнорировать. Он не знает, сколько времени продлится такое безболезненное состояние и решает поторопиться. – У меня точно нет сотрясения?