Я без ума от французов (СИ)

– Да какая разница! Это просто номер телефона! Даже если… даже если я… или ты ей понравился, откуда тебе знать, что она не собиралась порвать с Селестином сразу же, как только осталась бы с ним наедине? Может быть, у них давно были проблемы, и она боялась, что он ее уволит… Множество причин, это неважно! У нас были похожие ситуации и раньше, каким-то девушкам нравился я, каким-то – он, но мы же никого не убивали из-за этого! Это просто… Или ты хочешь сказать, что убил ее из ревности? – Тиерсен смотрит совершенно ошарашенно.

– Нет! – Цицеро, кажется, возмущен до глубины души. – Нет! Ревность – страшный грех! Цицеро никогда бы… – Тиерсен вспоминает смешливое “Но никто не смеет забирать Тиерсена надолго! И теперь этот стол… мертв!” и легко вздрагивает. – Она предлагала себя, грешно предлагала, и Цицеро только очистил ее!

– А с каких пор оставлять свой номер – это предложение себя? И с каких пор это является грехом? – Тиерсен решает пока не акцентировать внимание на предыдущем вопросе. – Может быть, она прониклась моими душевными качествами, раз уж на то пошло?

– Душевными, как же! – Цицеро поднимается с постели и зло смотрит на Тиерсена, который все еще не потрудился одеться. – Твое тело! – он обвиняюще тычет пальцем. – Цицеро говорил тебе не расхаживать так при ней!

– А, может быть, мне и при тебе так не расхаживать? – Тиерсен тоже поднимается и смотрит на Цицеро сверху вниз. – Подумать только, я же регулярно предлагаю тебе себя! Не хочешь и меня за это убить, а? Убить своего Избранного? Ведь твой Мессия, по твоей же логике, страшно похотливый грешник! – Тиерсен жалеет о сказанном сразу же, ему не стоило использовать именно эти слова. Причем куда скорее не “похотливый грешник”, а “Избранный” и “Мессия”.

– Это… другое… – Цицеро теряется. – Это нельзя… не Избранному! Избранный дарит свое тело как милость!

– А что о том, когда я не был Избранным? – Тиерсен не знает, не хочет остановиться или не может.

– Тиерсен… всегда был, – тихо говорит Цицеро. – Знал Цицеро или нет. Тиерсен может делать, что захочет. Может… предлагать себя, если захочет. В конце концов, он мужчина! Мужчина может, так всегда было! Женщины не могут! – он легко распаляется снова.

– А я-то думал, что мы живем в просвещенное время, в развитой и культурной стране, где любой человек может сам решать, кому оставлять номер телефона! Нет, знаешь, я могу понять твою логику относительно проституток, но вот это выше моего понимания, – Тиерсен даже не находит других слов, его периодически поражает способность Цицеро оправдывать тех, кто ему нравится, за что угодно, а после обвинять в том же всех остальных, используя какие-то средневековые аргументы.

– Цицеро рос в нормальной стране, – упрямо говорит маленький итальянец, – где женщины знали свое место.

– А, может быть, тебе неплохо бы знать свое место? – Тиерсен тщательно выбирает слова. – И что-то тебя на редкость вовремя потянуло на “нормальное”. Может, тебе тогда и жизнь какую-нибудь нормальную найти? В которой никто не будет нарушать твои выдуманные на ходу правила и тебя провоцировать? Найти себе нормальную женщину, завести с ней нормальных детей и жить нормально, никого не убивая?

– Может быть! – запальчиво отвечает Цицеро. Он, конечно, даже совсем немного не хочет этого, но никогда не жалеет о том, что говорит.

– Так, все, хватит, – Тиерсен сглатывает и подавляет в себе инстинктивное желание сказать: “Отлично” и выйти из комнаты. У них сейчас другие проблемы. – Покричали – и хватит, – он шагает вперед и берет Цицеро за плечи. Тот вздыхает и сразу утыкается ему в грудь, обнимая за спину. – Мы наговорили много лишнего, но сейчас нам нужно решить, что с ней делать за оставшиеся полчаса.

– Цицеро уже подумал об этом, – говорит маленький итальянец Тиерсену куда-то между ключиц. – У меня есть знакомые… знакомый… Цицеро позвонил ему и попросил… он должен приехать к восьми! Он чистоплотный, всегда убирал и стирал все, ему можно оставить ключи. Он не украдет, он не вор! Он… любит другое.

– Даже не хочу знать. И ключи оставлять. Я не сумасшедший, – Тиерсен говорит это немного раздраженно, но ему действительно становится чуть-чуть легче от того, что у Цицеро есть какое-то решение проблемы. Потому что все варианты избавления от трупа, которые успел перебрать Тиерсен, были один другого хуже. – Ладно, хорошо, – он обнимает Цицеро крепче и целует его волосы несколько раз, – я хочу знать.

– Он был врачом, – Цицеро говорит так, будто все равно бы сказал, спросил бы Тиерсен или нет, – хорошим врачом. До того, как его уволили. За его… страсть. Он любит девушек… мертвых девушек. Цицеро иногда звонил ему, когда было совсем сложно спрятать, когда он жил здесь… – он прикусывает язык, но поздно.

– Ты уже был во Франции, так? – Тиерсен спрашивает совсем не зло.

– Н-н… да.

– И в Париже, да? И Эйфелева башня, и Пер-Лашез, и все…