«Я читаюсь не слева направо, по-еврейски: справа налево». Поэтика Бориса Слуцкого

Слуцкий не копается на метафизическом кладбище, он создает фактурный многослойный образ. Вместо того чтобы воспроизводить нормативное элегическое настроение, дополненное апокалипсическим ви串дением, он включает самого себя в итоговый образ, позволяя семиотическим маркерам стать метапоэтическими вехами. В этом стихотворении они имплицитны, эксплицитны и интертекстуальны. Прежде всего, поэтов хоронят под звездой, что маркирует их уход из традиционной юдоли, но не отменяет их включенности в еврейскую культуру в более широком смысле. Что также примечательно, майоры госбезопасности служат отсылкой к стихотворению Слуцкого «Начинается длинная, как мировая война…», где профессия поэта сравнивается по долговременности со службой в органах[206]. Повторяя стратегию «Сельского кладбища», Слуцкий включает спор между пентаграммой и могендовидом (у Слуцкого это слово звучит именно так – как на идише) в глобальный контекст. Речь идет не просто о войне с традицией – войне, которую объявила советская власть, – перефразируется вся проблематика современной еврейской культуры, одновременно и порвавшей с традицией, и включившей ее в себя. Соответственно, оба знака равно «исконны и извечны». Впрочем, в отличие от «Сельского кладбища», здесь поэт включается в спор, выступая в защиту своей поэтики.

Последняя строка стихотворения чрезвычайно смыслонасыщенна. Зачем Слуцкий подчеркивает форму еврейской звезды? Как ритмом, так и образностью эта строка отсылает к поэтическому завещанию Маяковского, поэме «Во весь голос», где большевистский бард пишет о том, как он войдет, воскреснув, в Центральную контрольную комиссию ВКП(б) и в качестве партбилета предъявит «все сто томов моих партийных книжек». Тем самым Маяковский отождествляет символический корпус своих произведений – «сто томов» – с партийной программой. Они неразрывно связаны. В тексте Слуцкого «сто томов партийных книжек» превращаются в шесть концов шестиконечной звезды (Слуцкий сохраняет этот параллелизм). Примечательно и то, что в черновом варианте, о существовании которого Слуцкий, разумеется, знал, Маяковский пишет о «шести томах моих партийных книжек»[207]. В рамках этого интертекстуального маршрута могендовид включает в себя поэтику Слуцкого, превращаясь одновременно и в метапоэтический денотат, и в методологический инструмент исследователя. Это мастер-ключ, и каждый из шести его концов открывает шесть взаимосвязанных уровней поэтики Слуцкого: герменевтический, экзегетический, историографический, переводной, трансплантационный и метапоэтический. То, что известно еврейской звезде, перекидывает мостик между пространством Слуцкого и всей ширью еврейского мира.

Отповедь, которая здесь готовится, направлена не против звезды, а против креста – это будет показано в следующей главе.

8 Разговоры о Боге: между старым и новым

Одно из самых вопиющих высказываний о Слуцком содержится в посвященной ему статье Аннинского. Критик вспоминает, как встретил Слуцкого в псковской церкви. Подчеркнув, что не удивился встрече в таком месте, он добавляет: «И разговор у новообращенных вышел “о чем-то еще” – не о боге». Это «новообращенный», относящееся и к нему, и к Слуцкому, Аннинский не заключает в кавычки, равно как и не объясняет, что Слуцкий делал в церкви. Назвать Слуцкого «новообращенным» – все равно что назвать Пушкина, который присутствовал в Кишиневе на еврейских похоронах, принявшим иудаизм. Заблуждение Аннинского отражает определенные стереотипы, укоренившиеся в русском мышлении: крупный русский поэт должен быть христианином; единственная законная вера – христианство[208]. Слуцкий-человек и Слуцкий-поэт отнюдь не взаимозаменяемы. Впрочем, создание поэтики было для него одновременно и нравственным, и творческим актом, влекущим за собой совершенно реальные личные и общественные последствия. Так, он вводит в свое творческое уравнение вопрос о смене веры, каковой в 1970-х и позднее занимал некоторых представителей московской еврейской интеллигенции. Это уравнение, воплощенное в стихотворении «Православие не в процветанье…», высвечивает принципиально иудаистский подход Слуцкого к христианству, – его анализу и будет посвящена данная глава. Во всех своих произведениях Слуцкий говорит о христианстве как о неотъемлемой части русской истории, а о Христе – как о важнейшем герое всемирных анналов[209].

Притом особо примечательно, что он подчеркивает разрыв между иудаизмом и христианством, уличая христианство в том, что оно, из полемических соображений, неверно прочитывало еврейские источники. В этом противостоянии Слуцкий, мастер еврейской экзегезы, решительно встает на сторону иудаизма.

Факт и число

«Православие не в процветанье…» носит безжалостно-обличительный характер. Вот как звучит это в своем роде единственное в русской поэзии стихотворение: