Я – девушка без истории. Интеллектуальный стендап: как менялись литературные истории от Аристотеля до Умберто Эко

Чтобы не погрязнуть в пессимизме, я вспоминаю случаи, когда вымысел изменил мир. Семилетняя война, разразившаяся в конце XVIII века, во многом обязана своей развязкой пьесе Расина «Александр Великий». Прочитав ее, русский царь Петр III, возжаждав выказать себя столь же благородным, сколь и Александр, вернул Восточную Пруссию Фридриху II, хотя тот в войне потерпел поражение. Он прочел пьесу, повторюсь, написанную александрийским стихом, далеко не лучшую у Расина, и – оп-ля! – вернул землю. Кстати, известно, что Александр Великий (настоящий, не персонаж) перед сном клал две вещи под подушку: свой меч и «Илиаду». И, наверно, если бы не «Илиада», не было бы Александра Великого, был бы просто Александр, или Алекс, каких мы знаем много. Это цепная реакция вымысла, и хотя здесь она, конечно, как всегда, создает все те же образы мужчин-героев, но по крайней мере демонстрирует свою силу. Я повторяю это про себя, и возвращается энергия. Я говорю себе, что надо что-то делать, и обычно в этот момент мне хочется погулять в лесу.

Прогулка

Когда я иду меж усыпанных ягодами кустов с блестящей после дождя корой, мне вспоминаются повествования о собирательстве и корзина, о которой говорила Урсула Ле Гуин. Мне почти слышатся ее шаги следом за моими по тропинкам, сбегающим к морю. Мне хорошо оттого, что она со мной. Потому что меня достали повествования об охотниках, о замечательных мужчинах, совершающих подвиги, повторяющиеся по кругу повествования доминирующих, треугольные, делающие невидимыми, уж не знаю, как еще сказать про это. Когда мы неспешно идем под каштанами, Урсула Ле Гуин говорит мне, что ее корзина, какой она себе ее представляет, – это тот вымысел, который сможет «поставить Мужчину на место»:

– В лоне своей группы, конечно, но и в природе. Это был бы вымысел, способный избавиться от величия героя и не использовать фауну и флору единственно как декорацию.

Я киваю, вспоминая кабинетик, где она писала, – я видела его в Интернете. Крошечная комнатушка, вся из дерева, с окнами прямо в тропический лес. Урсуле Ле Гуин не надо было гулять в лесу, она работала среди деревьев.

– В общих чертах, – говорит она, когда тропа ныряет к ручью, – мы готовы повернуться спиной к картезианской мысли, согласно которой человек – властелин природы.

– А, это та хрень про Великое Разделение![35]

Это голос – и мысль – Батиста Моризо, философа, которого я с некоторых пор регулярно читаю. И, разумеется, он тоже прогуливается с нами среди деревьев, вырванных с корнем недавней бурей. Сама не знаю, почему мое воображение вложило в его уста слово «хрень» – ведь, когда я его слышала вживую, он был очень корректен и точен. Полагаю, что это я влияю на него всякий раз, когда приглашаю его в лес. Как бы то ни было, он идет с нами и говорит, что не может больше выносить этого старого повествования, основанного на полнейшем разделении человека и природы. Он спрашивает нас, вправду ли мы верим, что человек может изменить историю Земли и та не отомстит обществу за это.

– Нет, – говорит Урсула.

– Конечно нет, – подтверждаю я.

А Батист Моризо продолжает:

– На самом деле мы находимся в зависимости от тысячи обратных действий с природой. Вы сами видите…

И мы отвечаем, что да, конечно да. Все втроем приходим к выводу, что старое повествование не может больше работать. Его надо остановить. Заткнуть. Пусть воцарится молчание.

– Essentialy, I think it’s time for men to shut up!

Это американская писательница Люси Эллманн вдруг появилась из-за осин. В прошлом году она написала книгу под названием «Львицы» – монолог женщины на тысячу страниц. Когда ей задают вопрос, что ее мотивировало, она отвечает так: It’s time for men to shut up. И на прогулках переводит для нас с Моризо, двух французов:

– В целом, я считаю, пора мужчинам заткнуться.

Ладно. Это конкретика, это этап 1. Мы все пришли к согласию на узкой тропке: прекращаем эти повествования, которые больше не работают и стали приносить вред. Мы знаем, чего не надо делать. Но на этапе 2, теперь, когда мы их заткнули, – о чем будем повествовать мы сами? Я поворачиваюсь к трем призракам, боясь, что они исчезли, ушли писать свои собственные книги, оставив меня с моими сомнениями.

Нет, они еще здесь.

Они в колебаниях. Урсула задается вопросом, не слишком ли прямо использовала старые коды повествования в «Сказаниях Земноморья». Люси напевает что-то по-английски, чего я не понимаю. Батист говорит нам, что как раз работает над одной вещицей… Он называет это «дипломатическим сосуществованием», это повествование, которое позволит иначе представить наши отношения с живыми не-людьми, не относясь к ним как к вещам или ресурсам, но и не забывая об их инакости. Как мне жаль, отзываюсь я, что не понимаю этой его мысли.