Я – девушка без истории. Интеллектуальный стендап: как менялись литературные истории от Аристотеля до Умберто Эко

Когда смотришь или слушаешь новости, надо всегда пытаться обнаружить скрытые в них механизмы. Для этого достаточно начать с простого вопроса: что сделано видимым? Или, если вам так больше нравится: что сделано невидимым? И о чем это говорит? На первый взгляд выглядит просто, но довольно сложно рассмотреть недостающие элементы, когда эти элементы не составляют часть нашей жизни, когда их уже недостает в нашем пейзаже. А Лордон говорит нам, что эти пробелы – обычное дело: мы склонны представлять, что мир социума состоит из людей, живущих вместе (и в каком-то смысле, если смотреть издалека, они действительно живут вместе, делят одну территорию), но на самом деле он состоит из отдельных подмиров, живущих в незнании условий жизни друг друга, а иногда и во взаимном отвращении. Медсестры не знают, как живут фермеры, жандармы не знают, как работают преподаватели, железнодорожники понятия не имеют, по какому графику трудятся осветители в театре, и абсолютно никто не знает, как писательница зарабатывает себе пенсию. Без повествования и изображения для связи между подгруппами мир социума раздроблен неведением и недоумением.

Вымысел против границ

Литература иногда восполняет это неведение, смягчает это отвращение, представляя целые подмиры тем, кто не может их видеть. В XIX веке «Жерминаль» Золя показал буржуа условия жизни и работы шахтеров. И не просто показал – они их пережили, прочувствовали. Ощутили на своей шкуре. Такова сила романа – он вырывает нас из координат жизни, произвольно данных нам при рождении: ты будешь женщиной, француженкой, дочерью эмигранта. Ладно. Но когда я училась в коллеже, мама дала мне свои тома «Ругон-Маккаров», и я была поочередно забойщиком в шахте, продавщицей в универмаге, банкиром и крестьянкой.

Вот в эту традицию хотела вписаться и я, когда стала писать: давать слово бессловесным, публиковать повествования, которые были заглушены или которым не нашлось места, чтобы сформироваться. И это иногда работает – то есть хочу сказать, что в моем масштабе я испытываю определенное удовлетворение. С «Искусством терять» несколько лет назад мне показалось, что я могу рассказать малоизвестную историю, которая оказалась отчасти историей моей семьи, и в Алжире, и во Франции, и это была моя история[33]. Мне подумалось, что, создав таких персонажей, как Али, Хамид, Йема, я смогу изменить в сознании читателей и читательниц смысл, который имело для них слово «харки»[34] до прочтения романа. Я тогда чувствовала себя на своем месте, я почти видела, как строю мосты между разными подмирами.

Мне бы хотелось остановиться здесь, удовольствовавшись мыслью, что книги могут заворожить меня своей властью (моей, в сущности, властью). Порой мне было бы на пользу остановиться здесь. Вот только я не умею резко тормозить мои мысли, меня заносит дальше, чем хотелось бы мне самой, и я говорю себе: если повествования могут наводить мосты между подмирами, то могут, наверно, и возводить стены? В одном романе Умберто Эко один персонаж спрашивает: «Кем мы себя мыслим? Мы, для кого Гамлет реальнее нашего консьержа?»

Хороший вопрос, правда? Кем мы себя мыслим? Мы, для кого Джон Сноу трогательнее бастующего железнодорожника…

В мировом масштабе каждые четыре секунды один человек умирает от голода. В масштабе страны каждые семь минут мужчина насилует женщину. То есть с тех пор, как вы начали читать (по моей прикидке средней скорости чтения), тысяча человек в мире умерли от голода и десять женщин во Франции были изнасилованы. Меня могут шокировать эти цифры – и в самом деле шокируют, и даже потрясают эти данные всякий раз, когда я их читаю, – но они не становятся для меня личной драмой, как гибель Анжольраса. Это не так меня трогает. Это НЕ ОДНО И ТО ЖЕ.

Иногда мне бывает стыдно – есть в этом что-то глубоко для меня неприятное. Что, если наш запас эмпатии ограничен, а я расходую значительные ее количества на персонажей романов, когда читаю? Хуже того: я требую, когда пишу, чтобы и вы расходовали значительное ее количество на персонажей романа…

И потом, если мне удается произвести впечатление, если удается ПОКАЗАТЬ что-то читателям и читательницам – спросим, положа руку на сердце: надолго ли? Нет никаких гарантий, что читатель совсем скоро не забудет этого. Это бессознательная реакция, защита от агрессивных образов. Сколько людей, что-то прочитав или посмотрев, говорили себе: я больше никогда не буду так жить/потреблять, я никогда этого не забуду, я изменился»?

И сколько из нас продержались долго?

Лично я, прочитав «Поедание животных» Джонатана Сафрана Фоера, думала, что больше никогда не буду есть мяса. Меня хватило на два месяца, а потом пригласили на барбекю… и я опять купила сосиски.

Так что иногда это наваливается на меня.

Мне больше не хочется писать.

В такие моменты я замечаю, что у меня за окном все время идет дождь, все льет и льет, и дождевые капли с тихим мерзким звуком падают в каминную трубу.

Капли в пепел.

Их медленное…

…хлюп

…хлюп.