На барачном чердаке комсомольцы-атеисты редкий вечер не устраивают над ним потехи: то бойкоты, то стенгазетная сатира, то записочки с вольными стихами…
Примыкают к издёвкам и комсомолки – вроде Пельдуски…
Лизу такие вздорища вынуждают вспоминать детдомовские меры «воспитания».
Но досаднее всего то, что она бессильна перед комсомольской бандой. Такую опухоль чужого ума оторванными пуговицами не напугаешь…
А тут ещё в заводской газете «Знамя труда», за пару недель до праздника – 8 марта, с восторженным предисловием комсорга Бориса Владимирова публикуется её стихотворение, сопровождаемое многими похвальными эпитетами.
Похоже, кем-то из девчат оно выкрадено из тумбочки Лизы:
В конце февраля мансарда переселяется в новое общежитие, где и Лизу, и Колю принимают в свои комнаты удручённые необходимостью «позорного» соседства куражливые юнцы…
А тут публикация в заводской газете нового Лизиного стиха:
На этот раз стих сопровождается комментариями комсомольского актива:
«На кого тут намекает знакомый нам автор? На Бога?! Хотя Бог у неё здесь и глупый, и злой, но тем самым она и признаёт, как Грачёв, его существование…»
«Спросить надо у автора – может, она имеет в виду нечистую силу? Но, признавая чёрта, она тем самым утверждает существование Бога!»
«До каких пор мы будем терпеть в своём коллективе эту бесовщину?»
Жаль – активисты не знают, что комсомолка Елизавета Быстрикова ко всему прочему пишет ещё и афоризмы, один из которых уверяет:
Узнали бы, турнули бы из комсомола и сами бы… послали её – к чёртовой матери!
Самое начало сибирской весны, а дырявый снег уже исходит на солнцепёках грязными, но радостными слезами. С ним заодно ликует Лиза: скоро можно будет уединяться – в парках, на скамейках бульваров…
И вот… Нате вам – пятое число марта месяца! По всей стране непролазная, воющая, дикая лавина смертельной страсти… Не извернуться, не продохнуть…
Нету больше Сталина!
Общежитие истерит на всё весеннее утро, захлёбывается рыданиями, воем вопит…
Поневоле воскликнешь: о Господи!
Лизавете бы тоже следовало отчаяться, но нет в её душе беды, хоть разорвись!
А заводы гудят, а машины завывают, а люди стонут, а воробьи орут…
Лиза идёт заводскою дорогою и вспоминает случай на барахолке. Там кто-то, хулиганя, бросил однажды в толпу, как потом выяснилось, учебную гранату. И вот…
Обезумевшая толпа всё опрокидывает, сшибает, давит… Мужики, парни, даже девки улезают через забор, прочие продираются в воротах…
Лизавета замерла недалеко от столба – ни страха, ни смятения; и её, и столб, не задевая, обтекает слепая толпа…
Тогда появляется уверенность, что стоять при такой оказии безопасней. А теперь – наоборот: желание бежать как можно дальше…
Но в цехе ждёт митинг…
Выступающий за выступающим…
В свою очередь Борис Владимиров, заикаясь «от отчаянья», повторяет с высоты цехового конвейера слова предыдущего оратора:
– Скончался Председатель Совета Министров СССР, секретарь Центрального комитета Советского Союза – Иосиф Виссарионович Сталин!
Бежать – от заиканий, от всхлипов, от сморканий…
Лиза видит: чьи лица отуманены горем, чьи – лукавят, а чьи – лишь присутствуют…
Она встречается глазами с начальником цеха, который медленно кивает ей своей еврейской головою…
В цехе этого умницу любят все; она – не исключение. В момент его опасного движения Лизу охватывает тревога. Медленно озираясь, она видит неподалеку Колю Грачёва и тут же забывает о начальнике.