Я – дочь врага народа

Ожидалось, что Вера после двух месяцев декрета на работу выйдет. Но она берёт сперва обычный отпуск, затем – без содержания.

Коля продолжает работать рядом с Лизой.

Добрый, умный парнишка, и вдруг – не желает быть членом ВЛКСМ! По советским понятиям – изгой!

Лиза свидетель того, как однажды, вызванный в заводской комитет комсомола, Коля возвращается на рабочее место, можно сказать, без лица.

Ей девятнадцатый год, а Николаю – семнадцатый. Оба они учатся в одном классе заводской вечерней школы. Коля жалуется ей, что его принуждают вступить в комсомол, иначе – грозят увольнением по тридцать третьей статье. Значит, придётся бросить школу! А ему нужна десятилетка. Он мечтает поступить в духовную семинарию.

Лиза вынуждена вспомнить те времена, когда ребята в детдоме говорили, что с Быстричихой лучше не связываться!

И вот она уже в кабинете секретаря заводской комсомольской организации. Слава богу, на месте он один – Борис Владимиров!

Кабинет большой: кресло, телефоны… Мимо окон идёт грузовик – стол бильярдных размеров подрагивает, кувшинчик на нём играет в лучах солнца водой хрустальной чистоты, позвякивает стакан. Над головой сидящего в кресле Бориса – образ вождя…

Лиза от порога представляется.

Комсорг произносит:

– Наслышан, наслышан… Читал в газете твои стихи… Молодец!

Спрашивает, укладывая бумаги в портфель:

– Ну и чего тебе, Елизавета Быстрикова? Говори поскорей – спешу…

– Потерпишь, – обрывает его Лиза. – Объясни, чего тебе надо от Коли Грачёва?

– А! Вон ты о чём! – не обижается секретарь, а поясняет: – У нас на заводе только мракобесов не хватает…

– Как не хватает, а ты?! – ехидно спрашивает Лиза. – Боишься, что тебя из-за Коли турнут… с тёплого местечка? Потому и грозишь оставить мальчишку без работы?..

– И не только грожу, – спокойно признаётся Борис. – Найду нужным – получит тридцать третью!

– А хочешь, я тебя… – подходит Лиза к столу, – не по тридцать третьей, а по той самой… За попытку… Прямо сейчас?! Только платье жалко… Но ради тебя, падаль, порву! И поведут тебя под белы рученьки… И быть тебе тогда не в кремлях, а в соплях…

– По-ошла вон!

Борис подхватывается на ноги, но из-за стола вышагнуть не успевает.

Лиза рвётся к нему навстречу, оттягивая воротник платья.

С треском отлетает верхняя пуговица. Комсорг бледнеет, бухается обратно; с присвистом произносит:

– Сегодня же… В райкоме… Поставлю вопрос ребром…

– Да хоть скелет из рёбер собирай! А я в твоём райкоме скажу, что ты говорил, будто они там все – дармоеды…

– Когда говорил?

– Да только что! Неужели не помнишь?

Теряя лицо, комсорг шипит:

– Зассыха поганая!

Перед Лизою почему-то сразу исчезает нутро кабинета; перед нею зимняя река Тара. У проруби стоят валенки… Туда следы проложены, обратных следов нет… Из холодной глубины проруби глядит на неё лицо Толи Аверика, а может, Коли Грачёва?

Лиза медленно берёт со стола полный графин, цедит воду в кресло – повыше комсорговых колен…

Так же, не торопясь, идёт из кабинета, на пороге оборачивается, предупреждает:

– Один в кабинете не оставайся! Подкараулю!

Эх, Коля…

И через два месяца Вера на работу не выходит. Вернее, в цехе она появляется, но лишь затем, чтобы написать заявление об увольнении. У неё родился сын – инвалид. Причина несчастья, как решили медики, работа с вибрацией.

Вера кем-то напугана, чтобы открыто сказать Лизе правду; передаёт её с большой осторожностью. Становится ясным, что с данной частотой вибрации молодым людям работать нежелательно…

Лиза дожидается, когда горестная мать уволится, затем ставит в ячейку ящика очередное изделие и заявляет:

– Тут я больше не работаю!

– Что это на тебя нашло? – спрашивает мастер.

– Не хочу рожать уродов! – отвечает она.

– Сперва замену себе найди…

– Я вам Грачёва нашла, теперь пусть он ищет…

Это говорится при Коле. Никакой подлости в словах Лизы нет; она уже успела его предупредить о возможных последствиях вибрации. На что парнишка убеждённо ответил:

– Буду принимать монашество.

У Коли глубоко верующий отец расстрелян так же, как у Лизы, в 37-м! Дед-священник оказался на Камчатке. Однако он умудрился и оттуда заповедать внуку: прежде – Бог, затем – Родина, потом – всё остальное!

И вот эта самая Родина предстаёт перед Колею в образе заводского комсорга, образ которого можно набросать такою перефразой: не так страшен чёрт, как его малютки…

Он позволяет членам своего комитета пресекать в комсомольцах проявление «особых» мнений, ставить, кого следует, «на вид», делать документальные выводы…

А Коля не комсомолец. Он и в ремесленном не учился. Потому не обязан, как «чижики», отрабатывать на заводе трёхлетнюю принудиловку. Но ютится Коля на той же мансарде, где и выпускники училища, поскольку живёт с матерью в пригороде.

Рабочий день на заводе с восьми до семнадцати, затем – вечерняя школа до двадцати одного. А зима лютая, снег обильный, транспорт – только русским крутым словом по нему оттянуться…

Так что мансарда для Коли – выход из положения.

Но этот выход оборачивается для Коли входом в преисподнюю!