Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

—  В нашем полку, и уж тем более в нашей эскадри­лье — нет. Ни Краснов, ни Петров, летчики старой шко­лы, не позволяли этого. Помню, когда Краснов стал за­местителем командира полка, он в Тростянце, перед Ясско-Кишиневской операцией, говорит: «Вы столько насбивали, что скоро у немцев летать некому будет». И у него было так: сбил — покажи, и он летал смотреть. Кроме того, должны были подтвердить наземные вой­ска и те, с кем ты в группе летел.

Конечно, в других полках приписки вполне могли быть. В некоторых случаях нельзя же проверить. Одно дело, если на передовой, где наши войска стояли, ко­мандный пункт наведения, штаб армии в этом квадра­те, тут явно все видят. Здесь уже ничего не скажешь. Все на глазах. Раз горит — факт. А то: «Над горами гнался, гнался и сбил... » Кто здесь подтвердит? Все бывало. Но у нас в основном все честно было. В нашей эскадрилье была честность.

—  Как погиб Николай Краснов?

—  Николай Краснов — это фигура! Скоморох у него учился. Он перед вылетом все расскажет, тактические приемы разберет. Очень грамотный был командир! Он погиб как воин. Пришла с Дальнего Востока «дикая ди­визия» на «лавочкиных» под Будапешт. Под конец вой­ны силы наши и ресурсы были на пределе, вот и прихо­дилось снимать с Дальнего Востока. Его назначили ко­мандиром полка. Краснов повел в бой эскадрилью на перешеек между озерами Балатон и Веленце. Когда они взлетели, у него не убралась «нога», но он повел группу. Говорили, что они вели бой, но пилотировать с неубранным шасси очень сложно. Тут теряется ско­рость, маневренность, расход горючего выше. Когда он вел группу на свой аэродром Кишкунлацхазе (наш полк недалеко, в Тетеле, базировался), он отстал. Видимо, экономил горючее и летел на экономичном режиме. Но все же, видать, горючего не хватило, и он решил са­диться в поле на одну «ногу». А погода была отврати­тельная, поля и дороги развезло, и, видать, самолет за­вяз и скапотировал. К нам пришли пехотинцы: «Ваш там в поле лежит». Онуфриенко взял машину и поехал. Нашли они его уже мертвого. Он, видимо, пытался вы­лезти, в фонаре было несколько пулевых отверстий, но кабину вдавило в грязь, и вылезти он не смог. Решили, что он умер от кровоизлияния в мозг, поскольку долго находился кверху ногами.

— Были ли трудности с определением типа са-молетапротивника?

— Я один раз чуть «пешку» не сбил. Под вечер мы вылетели с Мишей Цыкиным, Героем Советского Сою­за, на «охоту». Хотя он был во 2-й эскадрилье, а я в 1-й, мы дружили. Летим с Тетеля под Веленце, в тыл за озеро. Вдруг в предвечерней дымке я вижу — идет с нашей стороны через Дунай к немцам так спокойнень­ко двухкилевой самолет. Ясное дело, Ме-110-й, вся выходка его. Наверное, к нам ходил на разведку, дан­ные несет. Сбить надо. Я выше его метров на 500. Снизился. Вроде 110-й, а может, и «пешка». Не стре­ляем, но руки на гашетке. Подхожу снизу. Стрелок ме­ня заметил и как шуранул по мне из пулемета. А я же в прицел смотрел и вроде поймал в перекрестье, только нажать оставалось. Когда он меня фуганул, пальцы на гашетку сами нажали. Раз, очередь. А потом смотрю — звезда. Я отваливаю, Мише говорю по рации: «Пешка». Думал сперва, сказать или не сказать. Потом говорю: «Вроде я его подстрелил. Сбил?» — «Да нет, вроде по­летел».

Потом, когда Миша в Тетель прилетел раненый в живот, еле посадил машину, окровавленный, его сразу повезли в Будапешт, в котором стоял армейский поле­вой госпиталь. Мишу сам командир полка повез. Он ле­жал там вместе с командиром «пешки». Разговорились фронтовики на койках. Командир «пешки» заявляет Ми­ше: «Вы, истребители, ни хрена не видите, у меня стрелка чуть не убили». — «Как, где? Не может того быть». — «Под Веленце все произошло. Дунай мы пере­ходили, шли на разведку. Кто-то подобрался и очередь дал. Пропорол ногу стрелку». Тут Миша стал ему подда­кивать: «Бывает, бывает», а сам-то понял, что это как раз мы тогда чуть эту «пешку» не сбили. Конечно, свои сбивали редко, но было, значит, и такое.

— Были случаи трусости?

— Да, были. Был у нас такой Подольский. Хорошо пел, хохол. Он уходил все время, просто бросал и ухо­дил. Незаметно он так это делал, а после ты его ищешь, глядь — он опять пристроился. Потом опять нет его. Это уже называется трусостью. В бою лететь с трусом — риск для жизни. Дело было в июле 1944 го­да, мы как раз в Тростянце стояли. После одного из вылетов Краснов его отчитал при всех и сказал: «На следующее задание полетишь со мной». Вернулся Краснов один. Минут через десять-пятнадцать по­явился Подольский и на бреющем «стрижет траву», проскакивая над аэродромом, закладывает вираж. Развернулся и опять над аэродромом проскочил, а в конце аэродрома, видать, воткнулся в землю, мы только услышали взрыв и увидели столб дыма и огня (мы дежурили в самолетах в это время). Мы решили, что он обиделся, решил показать, что он хороший лет­чик. А какой он летчик?! Только пришел, молодой! Крас­нов тогда сказал: «Ну и дурак... »