Жили мы тогда в городе, в одном доме. Одним словом, там раньше был «бардак». Каждый из нас жил в маленькой комнатке размером три на четыре метра. Из мебели – одна железная кровать стоит, из удобств – кран с холодной водой. Потом большой коридор – хоть в футбол играй. В коридоре две такие большие ниши, в которых установили по три плитки, чтобы готовить. А с торца здания, справа, забегаловка. Одним словом, вечером начиналось веселье. Утром выходишь – у нас вся стена уписана…
Жена приехала в Секешфехервар, когда нашей дочери было два месяца и 13 дней. Только она появилась, нас подняли по тревоге. Хорошо еще меня отпустили, я их кое-как собрал, посадил на поезд до Львова. Там всех выбросили на стадион и забыли об их существовании.
А мы в этом здании забаррикадировались, на окна – мешки с песком. Помню, как обучали женщин бросать гранаты. Потом всех по тревоге бросили на окраину Будапешта. Там мне довелось увидеть Серова, который тогда был председателем КГБ.
Мы располагались на складе авиатехнического имущества на окраине Будапешта. Восемнадцать офицеров нашего отдела спали вповалку прямо на бетонном полу. Приблизительно в 12 часов ночи меня кто-то растолкал. Открываю глаза, смотрю, какой-то незнакомый майор и наш полковник Смирнов. Оба в шинелях, с портупеями, на боку противогазы и пистолеты.
И на меня с матом: «Ты что натворил?» Я говорю: «Что, товарищ полковник, я натворил?» – «Ты что, пьяный, что ли был?» – «Никак нет. Я не пью, товарищ полковник. У меня с печенью проблемы». – «Ничего не понимаю. Он приказал тебя сейчас же притащить к нему. Давай быстро умойся!» Подходим к комнате Серова. Постучались, заходим: «Товарищ председатель, начальник особого отдела особого корпуса полковник Смирнов по вашему приказанию прибыл!» Я сзади стою. Кабинет длинный, Серов за столом сидит: «Я вас, полковник, не вызывал. Я лейтенанта вызывал». Наш начальник опешил. А тот мне: «Шифровать умеете?» – «Так точно!» – «А в Москву сумеете?» – «Так точно!» – «А в Политбюро?» – «Так точно!» – «А лично товарищу Хрущеву?» – «Так точно!» – «Садитесь! Полковник, идите. Вы мне не нужны».
Дверь только закрылась, он со мной так спокойно: «Посиди немножко, я чуть-чуть не дописал еще». Когда дописал, отдает 17 листов доклада об оперативной обстановке, какие, по его мнению и по мнению товарища Микояна, нужно принимать меры. Заставил меня перечитать, все ли ясно, нет ли чего непонятного. «Все ясно!» – «Надо сейчас же, как можно быстрее все передать. Но предупреждаю, чтобы ни одна душа ничего не знала! Особенно твой начальник, потому что я знаю на сто процентов, что он будет интересоваться. Понял? Ну, вы последствия знаете, если не выполните указания».
Дали мне охрану, а свободного помещения нигде нет. У меня закрытый ящик с шифрами, тогда еще ручные шифры были. В итоге посадили меня под лестницей среди швабр и метелок. Дали две упаковки сухого спирта для освещения. Потом у меня из носа с неделю, наверное, чернота шла от этого спирта…
Сидел, шифровал эти 17 листов примерно четыре часа. Все сделал с двумя проверками. Можно ведь и ошибиться, я же понимаю. И на телеграф. Туда прибегаю: людей куча. Вижу начальника штаба корпуса, полковника, всех прогоняет. Меня увидел: «А ты чего?» Говорю: «Мне серию «Г»!» А серия «Г» – это вне очереди, правительственная. Принимающий посмотрел: «Какая еще серия «Г»?» А начальник штаба глянул: «Юра, если хочешь, чтобы у тебя осталась папаха на голове, то лучше вот сейчас послушай лейтенанта и обеспечь. Как можно быстрее надо передать! Ты же знаешь, что такое серия «Г».
Через день опять вызывают. Еще… В общей сложности я зашифровал 42 листа. Первая ушла в Политбюро ЦК КПСС, а вторая – в Политбюро лично Хрущеву. Все планы мероприятий, где Янош Кадар и насколько он дееспособен и надежен, где оппозиция. А оппозиция вся собралась в югославском посольстве. В югославском, не в американском! Югославы, кстати сказать, нам там пакостили больше, чем американцы. Тогда Тито и этот наш поругались, сложная создалась обстановка.
Они там просидели восемь дней. Потом вдруг ночью выехали оттуда колонной на машинах. Но тут по дороге сразу приняли: впереди встал наш бронетранспортер, по бокам машины, сзади… Всех, конечно же, арестовали.
В третий раз, опять ночью, меня разбудили. Смотрю, мой преподаватель из Москвы, который меня учил шифровальному делу: «Ну, что, Дима, как дела?» – «Да ничего». – «Молодец! Там было немножко неясно, но мы разобрались. Все хорошо сделал. Не твои ошибки, телеграф подвел. Из-за связи где-то».
Когда закончились венгерские события, мне позвонили из Москвы с 8-го отдела, предложили на выбор несколько мест. Но я отказался: «Нет, все, перехожу на оперативную работу». У меня от этих бумажек глаза уже стали болеть.