Я дрался в морской пехоте. «Черная смерть» в бою

Вражеские истребители носятся по Черному морю и ищут эти торпедные катера, чтобы их расстреливать. Но дело в том, что когда идет торпедный катер, то за ним поднимается бурун метров на пять в высоту и падает на эти торпеды. А тут мы на них сидим, пока не добрались до порта. Прибыли в Новороссийск и выгрузились прямо на причал, а я такой мокрый, что даже на всем теле мясо от кости отмокло. На причале орут: «Быстро выскакивай!» Да еще и винтовку надо подобрать, ведь катеру нужно поскорее тикать в море, ему в воде легче и не страшно, он будет маневрировать и крутить, так что удерет от «мессершмита». Нас же погрузили на машину, и мы поехали в Кабардинку. Когда выгрузились, то увидели, что там стояло множество и множество людей военных, и такие же мокрые, как мы, и сухие, и всякие. Тут раздается команда: «Всем встать! Слушай мою команду – в две шеренги становись!» Мы построились и начали считать, каждого десятого назначали командиром отделения, после чего садились на машины, кто и как попадал в различные отделения, мы втроем держались друг друга, я встретил обоих командиров орудий, они также эвакуировались. Так мы вошли в состав 1-го батальона 83-й морской стрелковой бригады под командованием майора Ивана Васильевича Красотченко. Его направили на оборону Новороссийска, который тогда еще не был сдан. И мы четыре дня вели тяжелейшие бои за город. Тогда было убито и ранено множество наших ребят, противник до ужаса точно бил из пулеметов. Передовая есть передовая. При этом я не могу сказать, что нас сильно бомбили или обстреливали из артиллерии. К тому времени, когда мы подошли к подступам Новороссийска, город уже был пустой. Два или три дня и ночи мы держали оборону в пригороде, потом под вечер была команда сняться с позиций и отойти в город, где занять оборону на центральной улице. Я попал на второй этаж в одном из домов. Начался ночной уличный бой. Это было страшно. И под утро прошла команда по матросскому «телефону» о том, что город оставлен, а мы остались в качестве единственного прикрытия. Поэтому на рассвете майор Красотченко построил нас, сколько осталось от батальона, человек двести, не больше. Это было 11 сентября 1942 года, я в жизни не забуду этот день, и комбат нам сказал, что если мы продержимся один день, то ночью за нами пришлют корабли. Сначала нас в тюрьму завели, чтобы мы всем батальоном заняли там оборону, но я сказал, что не пойду в тюрьму, потому что там готовый концлагерь, лучше уж засесть где-то на чердаке в доме неподалеку. В итоге вывели нас из тюрьмы и мы перешли к берегу у рыбацкого поселка Станичка (ныне – Куниковка), где заняли в домах оборону. Домики там были стандартные, больше двадцати, целая улица, у каждого приусадебные участки, а дальше уже берег идет. В этот день утром мы не то чтобы воевали, а больше прятались, но где-то часа в три дня немцы нас обнаружили. И начали мы сражаться по-серьезному, кто из чердака, кто с земли, кто где укрылся, оттуда и бил. Мы втроем сидели на чердаке, и с нами был Леша Барабаши с ручным пулеметом Дегтярева. А оружия в оставленном городе можно было найти какое хочешь, но я не расставался со своей винтовкой Мосина, только красивый нож подобрал. При первой же вражеской атаке мы решили показать матросскую лихость немцам, выставили этот пулемет и открыли огонь по пехоте. Но мы не подумали, что враги быстро определят, где мы засели. А я в щель посмотрю, они уже стреляют по дому, так как быстро поняли, что мы на чердаках сидим, и били зажигательными пулями и снарядами. Вскоре горело пять или семь домиков, но еще штук пятнадцать стояли невредимыми. Вдруг, мы даже не успели опомниться, как шарахнуло по нашему домику. Помню, мы окровавленными летели с чердака, оружие осталось там, я честно говорю, как было. Ну, не сказать, что был уже поздний вечер, в то же время чувствовалось, что вот-вот сумерки наступят. Нас осталось только трое, один погиб на чердаке. Как я очнулся во дворе, то не помню, что разорвалось – или немецкая граната, или наша, но у моего товарища на поясе висела противотанковая граната, и его разорвало в пух и прах. Остались в живых Леша Барабаши и я. Он меня перевязал, все лицо у меня в крови, и так как у нас уже не было даже винтовок, то мой товарищ, сам штангист, крепкий и здоровый, разогнался, чтобы не перелазить, а проломить забор. Но ограда у дома попалась крепкая, его отбросило, тогда он надел на голову валявшуюся во дворе брошенную кем-то каску и кричит мне: «Прыгай на меня!» И я на него прыгнул, мы проломили забор, бросились к берегу, где под горящей лодкой увидели еще троих человек. А уже вечерело, в метрах двухстах от нас немцы стреляют по тем, кто плывет в Цемесской бухте. Расстреливают прямо на плаву, и тут мой товарищ Леша что делает – вчера, когда мы были в городе, то проходили через новороссийский холодильный комбинат, а он был большой любитель покушать и прихватил кусок ветчины, который спрятал в немецкий трофейный рюкзак. С чердака летел, свой ручной пулемет отбросил, а с рюкзаком не расстался! Так вот, теперь он этот окорок выкинул, взял у меня нож и поплавки с сетей срезал, которые бросал в рюкзак. Набил рюкзачок и говорит: «Ваня, вдвоем поплывем». А у нас до войны был развит спорт – он был штангист, а я пловец, были у нас среди моряков и бегуны, и волейболисты, кто ничем не занимался, так те как минимум перетягивали канат. Поэтому для меня плавание было не таким уж страшным делом – я Цемесскую бухту особенно не испугался. Только морда вся в крови была, у меня и сейчас два осколка возле глаза остались. Но бросать своих товарищей нельзя, рядом с нами другие матросы лежат. Сижу и думаю о том, каков же у нас выбор – или плен, или расстрел, уже видно, несмотря на темноту, как несколько матросов немцы повесили в начале поселка. Я все-таки как бывший командир отделения принял решение организовать эвакуацию, быстренько схватил несколько бревен, мы их связали, голые разделись, за бревна ухватились и втроем на этом импровизированном плоту подошли к берегу. Подошли втроем, два морских пехотинца куда-то делись, потом еще один прибежал, отдал мне свой автомат ППШ, а я начал искать свой партийный билет, нельзя допустить, чтобы он врагу остался. Тарас Бульба из-за люльки попал к полякам в плен, а я мог оказаться в лапах немцев из-за партийного билета, который остался в кармане гимнастерки. Вернулся за ним, забинтовал его и положил на бревна. После моего возвращения мы оттолкнулись, и наш плот поплыл. Решил про себя – погибнуть, так в Цемесской бухте по-морскому, утонуть, а не у немцев в плену сгинуть. Я даже не помню, нас было четверо, а это нелегкое дело – переплывать, нужны весла, мы мучали-мучали свой плотик и поняли, что до берега на нем не дотянуть. И где-то посередине Цемесской бухты решили его бросить, поплыть своими собственными силами. Причем мы еще и переплывали через пятно мазута, разлившегося в воде. Я не знаю, как время отсчитывалось, но когда я почувствовал под ногами гальку, то был не в состоянии встать ровно. И пока сила воды меня поддерживала, то казалось, что иду, а потом на четвереньках я выполз, за мной мои товарищи. И потерял сознание. Если честно, была у нас стопроцентно сломлена сила воли, все было безразлично, нет ни оружия, ни сил. Очнулся только от страшного холода, меня всего начало трясти. Ну, и мои товарищи к тому времени очнулись, начали уже ходить, а берег крутой, нигде нельзя подняться наверх. Уже взошло солнце, когда мы нашли тропинку, всего в лощине собралось девятнадцать голых человек. Все дрожащие, кто как плыл, кто с помощью плота, кто сам. Тут на берегу появился наш молоденький солдатик и скомандовал: «Руки вверх!» А мы говорим: «Сынок, ну куда нам еще и руки вверх поднимать, мы и так смертельно замерзли». Стал он интересоваться, кто мы такие, а там стояла 76,2-мм зенитная батарея, точно такая же, как и моя. По правилам же выделяется дозор из личного состава для того, чтобы проверить берег. Мы попросили его позвать какого-нибудь офицера. Рассказали, что переплыли Цемесскую бухту.