Я дрался в морской пехоте. «Черная смерть» в бою

Мы были эвакуированы на Таманский полуостров, на котором быстро заняли оборону. Все четыре зенитные орудия установили на огневых позициях, и я в это время вступил в члены ВКП (б). Нужны были новые приборы, в моем отделении не было даже дальномера, и тут ввели новую должность на батарее – заместитель политрука. У меня партийного стажа не было, но все равно на эту должность поставили. Перезимовали на позициях, я ездил за дальномером в Анапу, привез новый. ПУАЗО как не было, так и не появилось, налеты вражеской авиации были сильные, мы стреляли по вражеским самолетам прямой наводкой. Когда наводили на Керчь дальномер, после того как в мае 1942 года наши войска снова оттуда отступили, то видели, как немцы вытравливали людей из Аджимушкайских каменоломен.

В августе 1942 года немцы дошли до подступов к Темрюку. Внезапно нам была дана команда разделить батарею на две полубатареи. Одну часть с настоящим политруком и командиром огневого взвода направили на косу, а две пушки с комбатом и со мной как с политруком бросили в направлении Темрюка. Я понятия не имел, каковы мои задачи как политработника. Дело в том, что у нас политруком был Верещак, очень неграмотный человек, говорил, что товарищ Пушкин был из народа, и мы его не почитали. Он имел всего четыре класса образования и долгое время работал начальником политотдела машинно-тракторной станции. И его дали нам политруком. Мы все понимали, что он слабенький в отношении политической грамотности. Так что мне учиться новой работе было не у кого. Поэтому вспомнил кадры из довоенного кинофильма «Мы из Кронштадта», который показывал бои матросов с Юденичем на подступах к Петрограду. И там был представлен очень сильный образ комиссара Мартынова, который шел с наганом впереди войск. У меня нагана не было, была только винтовка, но по прибытии на место я занял боевые порядки впереди батареи, потому что с суши на нас наступала вражеская пехота. И я с винтовкой матросов воодушевлял. Мы заняли хорошую огневую позицию, и когда увидели, что шла большая немецкая колонна мотопехоты, – может, там были и танки, но из-за деревьев нам не было ничего видно, только пыль столбом шла на два километра, – то мы открыли массированный артиллерийский огонь по этой колонне. Но долго стрелять нам не пришлось, так как тяжелая немецкая артиллерия нас засекла и начала обстреливать. Вскоре у нашей пушки одну станину оторвало и разбило колесо, потом мы изменили позицию и переехали в тыл, а немцы уже на машинах не двигались, а вели наступление пехотой. Мы стреляли теперь и из винтовок, и из пушек. Перед нами были плавни, и как только мы открывали огонь, то немцы сразу же залегали, так что в камышах нам их даже не было видно. Потом нам говорили, что атаковали румыны, потому что кто-то стрелял по ним сзади из 50-мм ротных минометов, чтобы поднять в атаку. Только они вставали – мы снова от них отстреливаемся. Короче говоря, так мы провоевали вечер и ночь, после чего снова сменили огневую позицию. Где-то часов в десять вечера появился матрос верхом на лошади, который передал приказ командования взорвать пушки. При этом командир батареи даже не посчитал нужным меня поставить в известность, куда собирался уходить с личным составом. Но поскольку я был политруком, то мне как партийному работнику приказали остаться для взрыва орудий. Со мной были два командира орудия, старшины первой статьи Мыкола Косенко и Гриша Зозуля. Я должен был проследить за тем, чтобы орудия не достались врагу. Нас учили до войны, что если песчинка попадет в орудие, то ствол разорвется. Поэтому мы запихали в ствол железяку метра два с руку толщиной, которая называется вага, она предназначена для того, чтобы переводить зенитное орудие из походного в боевое положение. Кроме того, насыпали туда же земли, разбили снарядный ящик, забили все это клиньями, зарядили оба орудия боевыми снарядами и направили их в сторону станицы Старотитаровской.