Я дрался в морской пехоте. «Черная смерть» в бою

После пополнения и отдыха, который продолжался примерно недели две, наша 83-я отдельная морская стрелковая бригада, которую в сентябре почему-то переименовали во 2-ю отдельную бригаду морской пехоты, но потом вернули старое наименование, была сформирована. Кстати, в ходе войны наша бригада получила такие почетные наименования, как «Новороссийско-Дунайская», «Дважды Краснознаменная» и «ордена Суворова II степени». Затем нас начали бросать в бой, я был в 305-м отдельном батальоне морской пехоты. Стал комсоргом этого батальона как партийный человек. И в составе этого батальона провоевал до апреля 1943 года. Были тяжелейшие бои на перевалах от Новороссийска до Туапсе. Там такая местность, с нашей стороны полого, а со стороны немцев более круто, Кавказский хребет так идет. И все заросло деревьями, так что там особенно не разгуляешься с маневрами. Были отдельные тропы и перевалы, на которых мы вели очень тяжелые бои. Где только пехота не удерживала оборону, на ликвидацию прорывов посылали нас, матросов. Когда я плыл в сентябре через Цемесскую бухту, днем еще была страшная жара, а ночью не более 10 градусов, поэтому в воде плывешь как в теплом чае. А на улице, то есть над водой, было страшно холодно. А теперь, когда нас одели на голое тело в пехотные брюки и гимнастерки, а также шинели, то почему-то не выдали ни майки, ни кальсон, ни трусов, и в таком виде мы пошли в первый бой. Был страшно жаркий день, так что я оставил шинель в окопе. Все время нахожусь при какой-то роте, сегодня в одной, завтра в другой. Иду рядом с комсомольцами, как же иначе я буду их воодушевлять. А ночью стало очень холодно, и до того замерз, что до чего додумался – там в посадке росли дубочки, с которых не опала листва, эти листья оборвал и засунул себе за пазуху. Даже в штаны засунул, стало теплее, зато стал весь круглым. Но при этом понятия не имел, что на каждом листочке есть хозяин – живое насекомое, которое спало в холод, а из-за тепла моего тела они все ожили и начали по мне ползать, это было страшное дело. Кое-как от них избавился и на следующий день добился того, чтобы нам выдали нижнее белье.

Все бои на перевалах были похожи один на другой – постоянные наши атаки и контратаки противника. Но один эпизод мне запомнился на всю жизнь. Начальник политотдела нашей бригады полковой комиссар Андрей Иванович Рыжов, впоследствии Герой Советского Союза, вызвал меня к себе в штаб и говорит: «Комсорг, вот по этому проводу идет телефонная связь с нашим передовым отрядом, ты двигайся рядом с ним и сможешь подняться на перевал, мы не знаем, что с этим взводом стряслось, удержат ли они свой участок в горах». А я все время был в боях, у меня в батальоне имелось триста комсомольцев. Так что должен быть на самом опасном участке. Пошел я в этот взвод. Когда пришел туда, там осталось в живых три человека, но пулемет «максим» у них, есть патроны и телефон работает. Вокруг валяются убитые, и старший во взводе Быков мне сказал, что он уйдет с этой позиции последним на небеса, ни один человек живым не отступит, будут держать позиции до последнего. По телефону Рыжов попросил меня передать им благодарность от имени штаба 83-й отдельной морской стрелковой бригады, а я отвечаю, что не могу ее передать, потому что ребята все глухие. Они почти ничего не слышали, приходилось орать прямо в уши. Воевали не на жизнь, а на смерть. Вечный покой, вечная слава всем храбрецам, сложившим свои головы на этих проклятых перевалах. Причем получалось до ужаса обидно – только мы закрепимся на позициях, передадим их пехоте, сразу же подгонят машины «студебекеры», погрузят нас и перебросят в другое место. И снова очередная мясорубка. Таким вот образом мы провоевали осень 1942 года, а в ноябре были выведены в резерв командующего Черноморской группой войск и сосредоточились в Туапсе. В это время я заболел дизентерией, меня забрали в госпиталь, и там объявляют, что мне присвоено звание младшего лейтенанта. За участие в боях, ведь комсорг батальона – это уже офицерская должность. Я пришел из госпиталя, бригада уже стояла в Туапсе, наш батальон расположился в пригороде у берегов реки Паук. Здесь мы смогли подсчитать свои потери и увидели, что разбили нас так, что в нашем 305-м отдельном батальоне морской пехоты осталось в живых из почти 800 человек всего чуть более 250 солдат и офицеров. Раскромсали всех. Хорошо то, что выжил парторг Гридинский, он был мне как отец, вот кто меня учил и жить, и воевать, и обучал политической работе и патриотизму. К большому несчастью, впоследствии Гридинский погиб в боях. Жили мы в семьях как родные люди, ведь в каждой семье кто-то воевал. Получаем паек – делимся с жителями, они нам готовят еду, старались помочь друг другу и отдавали последнее.