Я – Элтон Джон. Вечеринка длиной в жизнь

И еще я боялся его. Яркий темперамент Джона легко превращался в жестокость, особенно если он был пьян или под кокаином. Иногда приступы ярости выглядели смешно. Помню, я позвонил в контору нашей компании «Рокет» и попросил его к телефону. Мне ответили: «О, а его сейчас нет. Он страшно разозлился и пытался швырнуть электрическую пишущую машинку в лестничный пролет, но ничего не вышло, потому что она включена в сеть и закреплена. Это его еще больше взбесило, он прокричал, что увольняет нас всех, и выбежал вон. Вот мы теперь сидим и думаем, пошел он домой или нет». Но чаще в гневе Джона не было ничего смешного. Я видел своими глазами, как он полез на кого-то с разбитым стаканом в руке на вечеринке у Билли Гаффа, менеджера Рода Стюарта. Однажды в Сан-Франциско он ударил швейцара возле отеля – они поругались из-за парковки автомобиля. Толкнул звукоинженера на глазах американских журналистов на презентации альбома Goodbye Yellow Brick Road. А в 1974 году в Новой Зеландии бросил бокал вина прямо в лицо пиарщику местного звукозаписывающего лейбла – и все потому, что на приеме, который устроили в нашу честь, кончился виски. Местная журналистка попыталась вмешаться, и Джон дал ей пощечину. Позже тем же вечером, но уже на другой вечеринке, я начал спорить с еще одним журналистом по поводу произошедшего накануне инцидента – я защищал Джона, потому что не видел, что там случилось. Джон бросился к нам из другого конца комнаты, свалил журналиста на пол и стал избивать ногами.

Утром нас обоих арестовали по обвинению в нанесении телесных повреждений. С меня обвинения быстро сняли, я заплатил штраф в пятьдесят долларов и сбежал из полицейского участка. Джон же остался в камере: просьбу об освобождении под залог отклонили. Ему предстояло провести двадцать восемь дней в тюрьме «Маунт Иден». Домой я улетел без него. Такое его поведение ничем нельзя оправдать, но в ту эпоху грань между менеджером рок-звезды и бандитом была очень хрупкой – вспомните Питера Гранта из «Лед Зеппелин». Каждую субботу вечером Джон звонил мне. В ожидании звонков я выстраивал у себя в голове такую версию событий, где он оказывался пострадавшей стороной – якобы он благородно отстаивал мои интересы. Тем более что журналистка, прежде чем он ее ударил, назвала его педерастом. Как будто это могло послужить оправданием!

Разум вернулся ко мне только после того, как Джон ударил меня самого. Мы тогда устраивали в «Геркулесе» вечеринку в модных платьях. Сейчас даже не помню, что стало причиной нашей ссоры, скорее всего очередная измена Джона, но ругаться мы начали еще до прихода гостей и распалялись все сильнее. Кричали, хлопали дверьми; разбилось прелестное зеркало в стиле ар-деко, которое нам подарил Чарли Уоттс из «Роллинг Стоунз». Джон потащил меня в ванную комнату и там ударил кулаком в лицо. Очень сильно. Я пошатнулся и едва не упал, был в таком шоке, что не мог ему ответить. Он пулей вылетел из ванной, и я посмотрел в зеркало: из носа идет кровь, на лице порезы и царапины. Я тщательно умылся и пошел встречать гостей; вечеринка началась, как будто ничего не произошло. Все веселились от души – Дерф оделся трансвеститом, Тони Кинг прибыл весь в золоте с ног до головы – как Ширли Итон в фильме «Голдфингер». Но для меня все изменилось, как будто в голове щелкнул выключатель. Я больше не собирался искать Джону оправдания. И не мог оставаться с человеком, который меня ударил.

Джон явно не ожидал от меня слов о том, что все кончено. Он переехал в Найтсбридж, в дом на площади Монпелье. Я попросил маму и Дерфа найти мне новое жилье – у меня на это просто не было времени. Почему-то я думаю, что даже после этого Джон продолжал любить меня. Я чувствовал: стоит мне только позвать его, и он сразу примчится обратно. Но я не хотел его возвращения. Пусть остается моим менеджером, и только. Баланс сил изменился: раньше он был главным, но после того, как мы разошлись, я стал более уверенным, более активным в делах. Джон работал менеджером и у других артистов, не только у музыкантов, но и у комиков – у Билли Конноли и Барри Хамфриса. Но наше сотрудничество продолжалось – я знал, что в музыке у него безошибочное чутье. Однажды утром в его кабинете на Саут Одли-стрит он попросил меня послушать запись одного из новых клиентов. И сказал, что эта песня станет величайшим хитом мирового уровня. Мы послушали, и я с сомнением покачал головой:

– Ты же не собираешься это выпускать?

Он нахмурился:

– А что не так?

– Во-первых, она ужасно длинная. Во-вторых, это типичный китч, такого еще поискать. И название глупое.

Джон даже бровью не повел.

– Говорю тебе, – сказал он, снимая с вертушки тестовый диск с записью «Богемской рапсодии», – это будет одна из величайших композиций всех времен и народов.