Я. Философия и психология свободы

Этот младенец подобен мифологическому Браме («Brahma»), творцу Вселенной. Однако, как сообщается в ведической космогонии, возникший из Золотого Яйца Брама осматривается вокруг и видит, что он один во Вселенной. Тогда ему становится страшно, и с тех пор, заключают «Брихадараньяка-упанишады», страх приходит ко всякому, кто остается в одиночестве. «Но Брама помыслил: «Ведь здесь нет никого, кроме меня. Кого же мне бояться?» И страх его прошел, ибо страх может быть перед кем-то другим. Но и радости не ведал Брама, и с тех пор ни для кого в одиночестве нет радости».

Младенец живет в мире, где ему нечего бояться, кроме одиночества. Инфантильное самосознание рождается в убеждении, что мир как его собственное творение необходим лишь для того, чтобы избавить его от одиночества и приносить ему радость. Единственным законом этой Вселенной должна быть воля младенца, ведь единственное его предназначение – обеспечивать самосознанию комфорт. Только в депрессивном опыте можно согласиться с тем, что эта колыбель «я» есть зло. И все запреты, которые узнает ребенок впоследствии, оказываются для него нарушением этого первозданного солипсического закона.

Лишь по мере взросления этот ребенок начинает понимать, что он не является единственным хозяином этого мира, а его «я» есть лишь одна из многочисленных и далеких от совершенства копий одной и той же сущности, которая в историко-культурном развитии человечества принимает традиционную для всех индивидов и народов концепцию «божества». Без всяких преувеличений можно утверждать, что самосознание (Оно) есть носитель Сознания (Я), т.е. бога, которого Юнг относит к нуминозному архетипу, возникающему в терминах психоанализа между «сознательным» и «бессознательным», т.е. самосознанием и Сознанием.

Внутри себя самосознание не может найти какие-либо нравственные нормы и социальные запреты. Там нет ничего кроме собственной божественности. В антропологическом смысле это значит, что сакральное предшествует светскому. Иначе говоря, религия возникает как общественный институт, как феномен первобытной культуры, но сам бог как нуминозное чувство не является продуктом коллективного сговора. Первочеловек, рожденный с Синдромом брамы, познает бога в себе, еще находясь во младенческом Эдеме. С утратой парадигмы первочеловека ребенок покидает колыбель Эдема и вступает уже на всю оставшуюся жизнь в фазу «тревожной динамики», которую Г. Салливан ставил в основу всех переживаний индивида. Мир к величайшему разочарованию индивида оказывается враждебным ему. И тогда тоска по утраченному совершенному миру становится его тайной мечтой. Но каков он, этот совершенный мир?

В сущности, А. Адлер ссылается на ту же солипсическую утрату, когда заявляет: «Не испытывая ни малейшего колебания, мы говорим о том, что метод индивидуальной психологии начинается и заканчивается комплексом неполноценности. Как мы убедились, неполноценность лежит в основе человеческих стремлений и успехов. С другой стороны, ощущение неполноценности – причина многих проблем и плохой адаптации в обществе. В результате отсутствия у человека надлежащей и конкретной цели превосходства появляется комплекс неполноценности. Он приводит к желанию бегства от жизни, который выражается в комплексе превосходства, являющимся ни чем иным, как бесполезной и бессмысленной жизнедеятельностью, предлагающей удовлетворение ложными и иллюзорными успехами».

Можно сказать, что этот комплекс неполноценности выражается в первом же крике младенца и становится первым актом в его борьбе за выживание. Этот крик издает Я, но слышит его уже Оно, самосознание. Однако пройдет много времени, прежде чем это самосознание достаточно сформируется, чтобы осознать собственную ущербность, свой отрыв от единого Я, и уже никогда не вернется к нему, храня на периферии памяти эту нуминозную догадку о том, что когда-то Оно было всем.