Я. Философия и психология свободы

Если не уходить в нейрофизиологическое определением такого явления как истерия, которое выражается процессами возбуждения и торможения в мозге, установленными И. Павловым, и проявляется как дисгармония между корой и подкоркой мозга, но дать субъективную, основанную на психологии, оценку этому невротическому состоянию (которое по Фрейду есть конфликт между желанием и запретом), то можно допустить, что истерия как инфантильный признак так же является сублимацией Синдрома брамы. Истерический приступ – это по сути демонстративное несогласие индивида с миром и его шантаж окружающих. Но тогда вспышка агрессии, которая отличается от истерики тем же, чем попрошайничество или мошенничество отличаются от ограбления, – это тоже Синдром брамы. Настаивая на своем, на торжестве своего мнения и желания, самосознание совершает нравственное попрошайничество или психологический грабеж в этом мире. И поэтому всякое насилие есть нарушение эгоцентрического равновесия, на котором должен балансировать мир, населенный брамами.

На основе этой негласной и нигде не декларированной конвенции и выстраивается вся социальная культура общества, которую Юнг называет «коллективным бессознательным», деля его на архетипы. По Фрейду, эта надстройка над самосознанием, которое он согласно традиции понимает как сознание и называет «я», образует сверх-я, содержащее нормы, запреты, табу и прочие ограничения этого первичного самосознания. Именно отказ самосознания «подписывать» эту конвенцию принимает форму детского аутизма. Замкнувшееся в себе самосознание даже не желает встречаться взглядом с окружающими, так как взгляд – это уже начало соглашения. И, кстати сказать, было бы совершенно естественным для такого самосознания отказываться также смотреть на себя в зеркале, ведь в зеркале утрачиваешь свою трансцендентность.

Естественным для любого самосознания было бы такое устройство реальности, которая полностью соответствовала бы его воле. Более всего человека раздражает именно то, что этот мир не обеспечивает ему тот психологический комфорт, который мог бы быть достигнут полным подчинением миропорядка его собственному умственному порядку. И, пожалуй, самая любимая его фраза выражена в коротком латинском Dixi – «Я сказал!» Какое мгновенное наслаждение испытывает человек, произнося эти слова! А если к этому он еще может добавить: «И будет так, как я сказал!», – то это и есть вершина осуществления его тайных устремлений, которые он переносит на своего бога. Ведь бог – это то, чем человек хочет быть. И сказал бог: «Да будет мир», - и стал мир. Мир, в котором он всемогущий. Всемогущество – это желанная для самосознания свобода от законов бытия. Терпимость к другим самосознаниям – это не более чем компромисс, который мы почти всегда готовы нарушить.

Но именно компромисс представляется всеми философами-утопистами как идеальное общество. В этом случае государство, т.е. каста чиновников берет на себя полномочия гаранта этого общественного компромисса. Именно поэтому, по мнению Г. Гегеля, «государство есть воплощение нравственной идеи». От этого заявления остается один шаг до бюрократического социализма и коммунизма, о котором Г. Плеханов говорит так: «Если правильно понятый личный интерес есть основа всякой нравственности, то надо, стало быть, позаботиться о том, чтобы интересы отдельного человека совпадали с интересами человечества. Если человек не свободен в материалистическом смысле этого слова, то есть если его свобода заключается не в отрицательной способности избегать тех или иных поступков, а в положительной возможности проявления своих личных свойств, то надо, стало быть, не карать отдельных лиц за их преступления, а уничтожить противообщественные источники преступлений и отвести в обществе свободное место для деятельности каждого отдельного человека. Если человеческий характер создается обстоятельствами, то надо, стало быть, сделать эти обстоятельства достойными человека».