Я и мой Псих

Лонгвей вернулся ко мне, обошел кровать с другой стороны, присел на край и помог мне сесть, подложив подушку под спину.

— Ты так меня напугала! — он прикрыл глаза и выдохнул, а потом прижался лбом к моему плечу.

Что же со мной случилось? Почему Лонгвей так волновался? Вопросы всплывали и, словно не зацепивший рыбу крючок, исчезали, оставшись без ответа. Потому что мне не было на самом деле любопытно. Хоть сколько-нибудь интересно.

 — Роу, — хотя он не сдвинулся, все так же прижимаясь лбом к моему плечу, но я почувствовала, как он напрягся. — Почему ты молчишь?

Я не знаю. Не могла ответить. И не потому, что не знала, как. Хотя в данный момент что-то подобное со мной и происходило. Это как следствие усталости, которую я до сих пор чувствовала. Она как осадок, осталась во всем теле. В костях, мышцах, невидимым налетом на коже. Наверное, я могла бы заставить себя и все же произнести хоть что-то. Но я не знала, зачем.

Что произошло на кухне после звонка Лонгвея, тайна, но завтрак принесли именно в этот момент. Он пошел забрать передвижной столик. Запах еды не только не пробудил мой аппетит, а едва ли не напротив. Показался неприятным, слишком резким, будто еда, что принесли, подгорела или была с душком. Это внезапно показалось мне тревожным. Я будто задрожала от холодного дуновения. Снова, как тот жар, что ощущала, там глубоко внутри.

Лонгвей поставил передо мной поднос. Кроме желания отодвинуться от того, что на нем стояло, у меня больше никаких чувств не возникло.

Заглядывая мне в лицо, Лонгвей стал уговаривать съесть хоть что-то. У меня просто не было сил сопротивляться. Я послушно открыла рот, не чувствуя вкуса, вяло пожевала то, что он туда положил и с большим трудом протолкнула кусок внутрь. Будто у меня ангина, ощущения были примерно одинаковые.

Еще один кусочек с таким же трудом. Потом он дал мне что-то попить. Я даже не смотрела, что он мне подавал. И совсем не чувствовала вкуса! Никакого.

Я же повар. Как такое возможно? Разве может повар не ощущать вкусов? Как в таком случае готовить? Пусть и нечасто мне теперь приходится этим заниматься. Это кошмар любого повара? Как для музыканта повредить пальцы?

Я остановилась, не дожевав, то, что опять вложил мне в рот Лонгвей. Но, кажется пробудившийся и неловко заворочавшийся внутри страх потери профессии, который мог бы меня расшевелить, побудить к действию, вдруг отступил. Мне стало все равно. Это не страх, это только призрак, исчезнувший, едва на него был направлен прямой взгляд.

Я вспомнила, что Лонгвей все еще ждет, пока я закончу, и продолжила жевать. Кажется, с каждым разом должно становиться легче, но ничего подобного не происходило. И даже наоборот, этот кусок я даже не с первого раза смогла проглотить. От следующего просто отвернулась, не в силах больше заставлять себя.

— Роу, ты должна съесть еще немного.

Я не хотела. Ничего. Ни есть. Ни сидеть. Не видеть тревогу в его глазах.

И только из-за этого взгляда я все же открыла рот. Но не успела сделать и одного движения, как палочки выпали из рук Лонгвея. Поднос едва не опрокинулся, когда он подался вперед и заставил меня приподнять лицо.

— Роу, ты плачешь?!

Никогда не думала, что увижу его настолько растерянным. И причину никак не могла осознать. С огромным трудом сглотнув, подняла руку и провела по своему лицу. Пальцы мокрыми стали. Я не чувствовала что-то особенное. Слезы словно сами катились из глаз.

Лонгвей сгреб меня, прижимая к себе. Немного рваными движениями гладя меня по голове.

— Что-то болит? Тебе плохо? Позвать врача?

Я отрицательно мотала головой на каждый вопрос, пока он не отодвинул меня от себя. Бережно взяв моё лицо в ладони, заглядывая в глаза, не спросил:

— Роу, почему ты не отвечаешь? Ты еще ни единого слова не сказала. В чем дело?!

Я открыла рот, честно собираясь ответить, но не смогла выдавить ни единого звука. Механизм сломался. Эта функция не доступна для вашего устройства. Обновите версию вашего ПО или обратитесь к разработчику. Вот и вся причина. Я просто разучилась выражать звуками то, что чувствовала. Наверное, потому, что не чувствовала абсолютно ничего.

40 глава

Дни, что потянулись после этого… Трудно описать. Кто-то взял широкую кисть и, обмакнув её в разные краски без разбора, теперь вел линию по выбеленной стене. Прямую и, казалось, бесконечную. Краски, намешанные в случайном порядке, то смешивались, и полоса становилась невнятной, едва ли не грязной, или вдруг проступал только один, но нестерпимо яркий цвет.

Я что-то делала в эти дни. Хотя больше всего была бы рада, если бы меня оставили в покое. Впрочем, назвать то чувство радостью, слишком громко. Но и покоя мне не давали. Конечно, Лонгвей. Его лицо было единственным в череде тех, кого я видела, четким и узнаваемым. Остальные… Черты их лиц для меня словно через запотевшее стекло проступали, едва угадываемые.