Я и ты. Ноуменальное отношение

Я иду по поверхности жизни, не осмеливаясь заглянуть глубже, боюсь поколебать самое главное во мне как естественном человеке, то есть ложь и грех, потому что я люблю свой грех, я люблю самого себя. В некоторых случаях, особенно если мне не везет, если окружающие обстоятельства не удовлетворяют меня, я могу даже возненавидеть свою жизнь и свою душу, и даже радоваться каждому новому неуспеху в моей жизни. Но это не та ненависть к своей душе и к своей жизни, которую требовал Христос (Лк. 14, 26). Эта ненависть— антихристова: я радуюсь своим неуспехам, даже злорадствую, потому что в этом злорадстве я сам возвышаюсь над своей эмпирической жизнью. Это не стоическая невозмутимость духа, а какая-то дьявольская радость и гордыня: пусть мне плохо, пусть мне будет еще хуже, пусть я даже умру навеки, но зато и в самой смерти я утверждаю себя самого. Если Хайдеггера освободить от поэтической пошлости, от эклектической сложности, от многозначительной псевдоглубины, то его философия: утверждение себя самого в “Sein zum Tode”[2]. То же самое я слышу в музыке Д. Шостаковича. Этот взгляд на жизнь и на себя самого, диаметрально противоположный чувственному (жалеть самого себя) как диаметрально противоположный принадлежит к одному и тому же роду — естественному взгляду на жизнь, то есть, по терминологии Гуссерля,— естественной установке.

Трансцендентальная редукция или epoche, по терминологии Гуссерля, должна устранить естественную установку. Но Гуссерль все же не заметил, на чем стоит эта естественная установка, то есть не заметил древа познания добра и зла — древа свободы выбора.

Трансцендентальная редукция, то есть разрыв поверхности жизни, проникновение вглубь, всегда совершается только религиозно — путь только один. Но из-за неизбежной погрешности — есть два пути: 1) религиозно-экзистенциальный — в вере и ноуменальном отношении к ты (деятельная любовь) и к себе самому (покаяние и молитва); 2) познавательно- или философско-экзистенциальный. Но если он не абстрактный, то и он в конце концов приведет к первому.

Раньше философы считали: для того чтобы понять жизнь, надо быть вне жизни, выйти из нее, быть равнодушным, славилась невозмутимость духа, особенно у греков. Отмечу два момента, из которых один правильный, другой ложный.

Ложный: человек не может поднять себя самого за волосы, поэтому не может выйти из жизни, жизнь вне его и жизнь в нем — одна и та же жизнь. Поэтому равнодушный и невозмутимый вообще не видит жизни. Философ без Leidenschaft[3] — не философ (Кьеркегор). Исследователь понял сейчас, что он сам входит в то, что он исследует, и исключить себя невозможно, поэтому задача его, по сравнению с прежними философами, необычайно усложнилась. Но поэтому он же подошел к самой сущности жизни: но нашел ее в себе. Конечно, всякий большой философ никогда не мог себя полностью исключить из своей философии. Но раньше он этого не мог сделать, а сейчас он этого не желает. Поэтому сейчас антропология составляет, может, наибольшую часть философии, а раньше она была наименьшей.

Антропология бывает двух видов: антропоцентрическая: “Sein zum Tode”, тогда “Sein zum ewigen Tode”[4] (Фейербах, Маркс, Ницше, Хайдеггер, Сартр). геоцентрическая: “Sein zum ewigen Leben”[5] (Кьеркегор, Гуссерль только отчасти, потому что у него очень мало развита антропология, он не сумел окончательно освободиться от платоновского понимания эйдоса.)