Я иду искать

— Больше не будем обсуждать сделку. Даже наедине. Будем болтать о рецептах солянки из баночек или что тут принято обсуждать. В понедельник днём придёшь сюда. Переведёшь деньги на счёт, который я тебе покажу, и я исчезну из твоей жизни. Честное слово. Разве это не прекрасно? — Ру потянулась, словно ощущала физическое удовлетворение при мысли о моих деньгах. Выпрямилась, вновь склонилась вперёд, поймала мой взгляд. — Ну или попытаешься меня обвести, и я трахну весь этот город, как твоего юриста.

— Хорошо, — ответила я в третий раз. Похоже, все остальные слова я забыла.

— Скажу Луке, чтоб собирался. Возьмёшь его с собой.

Я покачала головой. У меня были планы.

— Мне нужно заехать в «Школу Ныряльщиков», взять кое-какое снаряжение, — мне даже врать не пришлось. Дома у меня, как у большинства дайверов, лежало оборудование для погружений, но мне надо было взять баллоны и незаполненный учебник. К тому же все костюмы и регуляторы плавучести, лежавшие у меня дома, были рассчитаны на женщин.

Смерив меня взглядом, она приняла решение.

— Ладно. Пришлю его к тебе через час или около того.

Я кивнула, поднялась и пошла, сильно сведя за спиной лопатки, чтобы не показывать, какое чувствую облегчение. Она пристально смотрела на меня уже совсем не тем взглядом, что утром. За сегодня она дважды чуть не подставилась, уронила маску провокаторши. Восприняла меня слишком всерьёз. Мне нужно было, чтобы она меня недооценивала. Я надеялась, что так и есть. Потому что, стоит ей оценить меня по достоинству, мне крышка.

Я заглянула домой, села в Субару и поехала по делам.

Время казалось зримым, осязаемым, созвучным с биением и пульсацией сердца. Пять дней, чтобы научиться играть в её игру. Пять дней, чтобы придумать, как победить. Если я в самом деле готова заняться тем, что она называет игрой, а я — борьбой за жизнь, мне придётся отправиться в Вэйверли-Плейс. Я повела машину на север, прочь от «Школы Ныряльщиков», прочь от океана, навстречу своему прошлому.

Поездка ощущалась как нечто абсурдное. Я почти семь лет проезжала мимо этого города, ни разу туда не заглянув. Он стал тщательно вымаранным белым пятном на моей карте — нечто существующее, но неисследованное. До моего бывшего дома было всего несколько миль, но мне казалось, будто я еду в далёкое, зловещее место, безрадостное, безысходное.

Всё тот же опознавательный знак — кованые железные ворота, исключительно декоративного назначения, всегда открытые, с железной витой надписью «Вэйверли-плейс». Когда я была подростком, этот район считался шикарным, но теперь всё изменилось. Дома были по-прежнему большими и, возможно, дорогими, но самые богатые люди в городе теперь строили на участках с видом на отвесный берег.

Я въехала в ворота, и, хотя прошло много лет, всё показалось мне до боли знакомым. Я узнала дома, где жили ученики Брайтона и малыши, за которыми я присматривала, узнала парковку на Мэпл-Драйв. Эта улица пересекалась с той, на которой жила я. Клирвотер-стрит. Проезжая мимо, я старательно отводила взгляд. Мой дом был в этом квартале, а в двух кварталах от него — дом Шипли. У меня не было ни малейшего желания смотреть, какие возле него растут деревья, в какой его перекрасили цвет. Мне вообще не хотелось там быть.

Я резко повела машину на Рэйнвей-стрит, мимо которой едва не проехала. Искала глазами знакомые очертания, но лесов теперь не было. По обеим сторонам улицы выросли новые дома. Меньше, однороднее, выкрашенные в гармоничные пастельные тона, с кирпичным фасадом.

Я повернула к дому своей бывшей одноклассницы, Шелли Гаст. От него было два квартала до грязной дороги. Я чувствовала, как приближаюсь к ней. Будто въезжала в чёрный центр водоворота. Воздух становился резким, электрическим, словно само это место могло осудить меня и приговорить. Маленькие светлые волоски у меня на руках встали дыбом, ладони защипало, будто они затекли. Я остановила машину на том самом месте, перед бывшим домом мистера Прэтта, белым домом в колониальном стиле, стоявшем высоко на холме.

Когда мы с Тигом выехали из лесов, маленькая машина миссис Шипли потеряла управление и пронеслась по всей улице, доехала половину пути до холма, разметав подстриженную траву. Шум разбудил Прэттов. Мистер Прэтт вызвал полицию.

Я вышла из машины. Ноги тряслись так, что мне показалось, я не смогу на них удержаться. Я вдруг поняла, что хочу есть. Очень хочу. Сегодня я ничего не ела, до вчерашнего ужина едва дотронулась. Едва я заметила голод, он тут же стал чудовищным, всеобъемлющим. Быть немыслимо голодной мне показалось даже правильным, и это тёмное чувство было сродни удовольствию. Я вспомнила, что заслужила такое ощущение пустоты.

Закрыла глаза, медленно вдохнула. Я уже не та девочка, и я здесь по делам.

Осмотрелась. На другой стороне дороги парковки были куда больше. Со стороны дома Прэттов с холма шёл спуск. На это место выходили окна только трёх домов. Значит, лишь их владельцы могли хорошо видеть произошедшее.

В девяностые Прэтты были уже весьма пожилыми людьми. Даже их внуки выросли. Значит, Ру не из Прэттов.