Я искал тебя тысячу лет (СИ)

Отдадим Венди должное, мсье Рауль Тьерсен почти сразу показался ей подозрительным, хотя ангельский вид его очаровывал и очень подкупал. Что ему могло понадобиться от юной леди, чтобы принять решение жениться на ней, Венди понятия не имела: у неё за душой не было ни серьёзных денег, ни статуса, как и у её отца. Тьерсен был как-то связан с мистером Дарлингом в банковском деле, возможно, это имело значение, а, может быть, ублюдок просто захотел милашку себе в коллекцию в качестве подобия эксклюзивного зажима для галстука, или уникальных запонок, чтобы хвастать красотой жены в обществе… Как бы там ни было, Венди убедила себя, что её опасения бесплотны, и ей всё просто показалось, к тому же, отец так хотел выдать её замуж с самыми благими намерениями… бедный, бедный мистер Дарлинг. Если бы он только знал! Когда Рауль понял, что у Венди нет замужних подруг, и, вообще, в её окружении не имеется семейных пар, с которых можно было бы брать пример, он быстро обнажил свою истинную больную сущность. И, разумеется, преподнёс её Венди на золотом блюдечке, убеждая её, что именно так и должны обстоять дела в приличных семьях, а сказки про заботу и нежность, коими была забита глупая девичья голова, только в романах и существуют, но никак не в реальности. Большая удача, что Венди всегда была достаточно смелой, а, главное, любимой родителями девочкой: она сопротивлялась, не поддавалась мужу, запиралась от него в комнате, грозила рассказать отцу и всему свету, чего он стоит на самом деле… но Рауль был просто-напросто физически сильнее. Он ловил её, и не раз, и силой делал с ней, что хотел, и, наверное, Венди бы рано или поздно сломалась и покорилась бы судьбе. Но Джеймс вовремя вмешался, и теперь Венди отчаянно хотелось вернуть себе – себя. Перестать робеть, снова начать говорить много и красиво, как она раньше умела, найти прежнюю свободу движений и не бояться, что каждый мужской хмурый взгляд или каждая её мнимая оплошность непременно приведут к удару.

Скорее всего, Венди понадобился бы до полного восстановления год-другой, хотя она уж точно никогда бы не забыла того, что с ней происходило, этот опыт навсегда остался бы с ней – и останется – где-то в глубинах памяти маленьким неприятным воспоминанием. Но вчера вечером, когда, как ей теперь мнилось, сам пиратский бриг отчаянно воззвал из лондонских доков к своей душе, испугавшись, что капитан уведёт его и больше не вернётся, Венди заметила в себе процессы, с какими раньше никогда не сталкивалась. Вчера ещё ей казалось, будто она глотнула чего-то очень крепкого, так сильно тянуло её прильнуть к Джеймсу, так жаждали её губы поцелуя, а сердце – объятий, но уже сегодня, хоть она и проснулась в совершенно неприемлемых для приличной леди условиях, на плече у едва знакомого мужчины, ещё и откровенно держа в руках такую деликатную часть его тела, как обрубок руки у самого места отсечения, Венди осознала, что разум её был в наименьшей степени затуманен. Всё её нутро было удивительно спокойно, оно не металось, не ликовало и не тревожилось, а словно бы говорило ей в ответ на все ухаживания капитана: «так должно было быть с самого начала». Это и близко не было похоже на «в омут с головой», как могло показаться, напротив, жизнь, как будто, входила в берега, и Венди, в общем, занималась тем, что мысленно позволяла себе принимать те знаки внимания, который оказывал ей Джеймс. И ей это нравилось.

После того, как Сми зашёл убрать посуду (неуклюжий, он-таки громыхнул подносом, и леди очень явно вздрогнула, не в состоянии себя проконтролировать, а капитан молча пронзил боцмана ледяным взглядом), Венди, всё же, ещё немного осмелела, чтобы спросить:

– Могу ли я попросить Вас, Джеймс, что-нибудь для меня исполнить на Вашем прекрасном инструменте? Мне так любопытно, как он звучит! Я никогда раньше не слышала звук клавесина.

– О, Венди, – «дорогая», «милая», «моя маленькая леди», «моя Венди», – конечно! От меня, правда, весьма небольшой толк в классических концертах для клавиш, я давно уже, к сожалению, не имею возможности их исполнять, но у меня имеется с избытком множество произведений личного сочинения, учитывающих некоторые мои… особенности.

– Si vous jouez pour moi une de vos œuvres musicales, je serai plus qu’heureuse.*

Каким чудом Джеймс сдержал себя, чтобы не исцеловать маленькую леди на месте, нам неизвестно, но он – сдержал. Только поморгал на неё ресницами, постарался, чтобы морщинка на его лбу залегла не слишком глубоко, и подошёл к клавесину.

– Недавно мне попалось одно стихотворение… я нашёл его романтичным и написал под него ноктюрн.

Джеймс покопался в нотных тетрадях, сложенных в стопку на полу, нашёл нужную, установил перед собой, и Венди вдруг захотелось стать страничками, которые неторопливо перелистал капитан. Он жестом пригласил её занять диван и немного развернул свой пуфик, чтобы сидеть к леди не полностью спиной, приосанился.

– Называется «Brise marine».

И, вместо того, чтобы извлечь первые ноты, вдруг тихо пропел: