Я историю излагаю... Книга стихотворений

«Если вас когда-нибудь били ногами…»

Если вас когда-нибудь били ногами —
вы не забудете, как ими бьют:
выдует навсегда сквозняками
все мировое тепло и уют.

Вам не достанет ни хватки, ни сметки,

если вы видели из-под руки
те кожемитовые подметки
или подкованные каблуки.

Путь ваш дальнейший ни был каков,

от обувного не скрыться вам гнева —
тяжеловесный полет каблуков
не улетает с вашего неба.

Прощение

Грехи прощают за стихи.
Грехи большие —
за стихи большие.
Прощают даже смертные грехи,
когда стихи пишу от всей души я.

А ежели при жизни не простят,

потом забвение с меня скостят.

Пусть даже лихо деют —

вспоминают
пускай добром,
не чем-нибудь.
Прошу того, кто ведает и знает:
ударь, но не забудь.
Убей, но не забудь.

Каждый день

Начинайся,
      страшная и странная,
странная и страшная
      игра
и возобновляющейся раною
открывайся каждый день с утра.
Я-то знаю, как тебя начать:
надобно
   по словарям разложенные,
лексикографами приумноженные
словеса
   заставить прозвучать.
Пусть они гремят, как небеса,
эти словеса,
и трепещут, как леса,
и жужжат,
как в лето
      жалом вложенная
тонкая оса.
В общем, для чего и почему?
Кто его, занятье это, выдумал?
Снова мыльный пузырек я выдул.
Радужность его
      влилась во тьму.
Целые эпохи,
эры целые
обходились,
даже обошлись
без склоненных над бумагой белою,
озвучавших радужную слизь.
Начинайтесь, голоса.
Чьи?
Не знаю.
Откуда?
Непонятно.
Начинайся наполняться
гелием,
   дирижабля колбаса.
Сгинь,
рассыпься,
лопни,
пропади!
Только с каждым утром вновь приди.

Профессиональная надменность

Тяжело быть поэтом с утра до вечера,
у иных же — и с вечера до утра,
вычленяя из облика человечьего
только рифму, ритм, вообще тра-ра-ра.

Если жизнь есть сон, то стихи — бессонница.

Если жизнь — ходьба, то поэзия пляс.
Потому-то поэты так часто ссорятся
с теми, кто не точит рифмованных ляс.

Эта странность в мышлении и выражении,

эта жизнь, заключенная крепко в себе,
это — ежедневное поражение
в ежедневно начатой вновь борьбе.

Не люблю надменности поэтической,

может быть, эстетической,
вряд ли этической.
Не люблю вознесения этой беды
выше, чем десяти поколений труды.

Озираясь, как будто бы чуя погоню,

голову боязливо втянув в воротник,
торопливо, надменно, робко и беспокойно
мы, поэты, проходим меж всяких иных.

«Много псевдонимов у судьбы…»