Я историю излагаю... Книга стихотворений

Расхождение с ровесниками
      начиналось еще с футбола,
с той почти всеобщей болезни,
      что ко мне не привилась,
поразив всех моих ровесников,
      и притом обоего пола,
обошедшись в кучу времени,
      удержав свою кроткую власть.

Сэкономлена куча времени и потеряна

      куча счастья.
Обнаружив,
      что в общежитии никого в час футбола нет,
отказавшись от сладкого бремени,
      я обкладывался все чаще
горькой грудой книг
и соленой грудой газет.

И покуда там,

      на поле —
ловкость рук, никакого мошенства, —
позабывши о футболе,
я испытывал блаженства,
не похожие на блаженства,
что испытывал стадион,
непохожие, но не похуже,
а пожалуй, даже погуще.
От чего? От словесного жеста,
от испытанных идиом.

И пока бегучесть,

      =прыгучесть
восхищала друзей и радовала,
мне моя особая участь
тоже иногда награды давала,
и, приплясывая,
пританцовывая
и гордясь золотым пустяком,
слово в слово тихонько всовывая,
собирал я стих за стихом.

Давным-давно

Еще все были живы.
Еще все были молоды.
Еще ниже дома были этого города.
Еще чище вода была этой реки.
Еще на ноги были мы странно легки.

Стук в окно в шесть часов,

в пять часов
и в четыре,
да, в четыре часа.
За окном — голоса.
И проходишь в носках в коммунальной
      квартире,
в город, в мир выходя
и в четыре часа.

Еще водка дешевой была. Но она

не желанной — скорее, противной казалась.
Еще шедшая в мире большая война
за границею шла,
нас еще не касалась.

Еще все были живы:

и те, кого вскоре
ранят; и те, кого вскоре убьют.
По колено тогда представлялось нам горе,
и мещанским тогда нам казался уют.

Светлый город

без старых и без пожилых.
Легкий голод
от пищи малокалорийной.
Как напорист я был!
Как уверен и лих
в ситуации даже насквозь аварийной!

Ямб звучал —

все четыре победных стопы!
Рифмы кошками под колеса бросались.
И поэзии нашей
         шальные столпы
восхитительными
      похвалами
            бросались.

Сороковой год