Я историю излагаю... Книга стихотворений

Перематывает обмотку,
размотавшуюся обормотку,
сорок первого года солдат.
Доживет до сорок второго —
там ему сапоги предстоят,
а покудова он сурово
бестолковый поносит снаряд.

По ветру эта брань несется

и уносится через плечо.
Сорок первого года солнце
было, помнится, горячо.
Очень жарко солдату. Душно.
Доживи, солдат, до зимы!
До зимы дожить еще нужно,
нужно, чтобы дожили мы.

Сорок первый годок у века.

У войны — двадцатый денек.
А солдат присел на пенек
и глядит задумчиво в реку.
В двадцать первый день войны
о столетии двадцать первом
стоит думать солдатам?
Должны!
Ну, хотя б для спокойствия нервам.
Очень трудно до завтра дожить,
до конца войны — много легче.
А доживший сможет на плечи
груз истории всей возложить.

Посредине примерно лета,

в двадцать первом военном дне,
восседает солдат на пне,
и как точно помнится мне —
резь в глазах от сильного света.

«Жаркий день, полдень летний…»

Жаркий день, полдень летний.
И встает пред тобой
Старый гимн про последний
Решительный бой.

Этот гимн через год

Заменили другим,
Но тогда пел народ
Старый гимн, милый гимн.

Немцы поднялись в рост,

Наступают на нас.
Песня слышится — Хорст
Вессель — тянется бас.

Раньше взводов и рот,

И солдат и зольдат
Песни поднялись в рост
И друг друга громят.

От солдат, от бойцов

Отвлекает удар
Песня наших отцов
Про всесветный пожар.

Гимн про братство рабочих

Гремит над землей,
Песню кружек и бочек
Вызывает на бой.

«На спину бросаюсь при бомбежке…»

На спину бросаюсь при бомбежке —
по одежке протягиваю ножки.
Тем не менее мы поглядеть должны
в черные глаза войны.

На спину! А лежа на спине,

видно мне
самолеты, в облаках скрывающиеся,
и как бомба от крыла
спину грузную оторвала,
бомбы ясно вижу отрывающиеся.

И пока не стану горстью праха,

не желаю право потерять
слово гнева, а не слово страха,
говорить и снова повторять.

И покуда на спине лежу,

и покуда глаз не отвожу —
самолетов не слабей, не плоше!

Как на сцену,

как из царской ложи,
отстраняя смерть,
на смерть гляжу.

РККА