Я историю излагаю... Книга стихотворений

Я в этот сельский дом заеду,
как уж не раз случалось мне,
и прошлогоднюю газету
найду — боем — на стене.

Как новость преобразовалась!

Когда-то юная была
и жизнью интересовалась,
а ныне на стену пошла.

Приклеена или прибита,

как ни устроили ее,
она пошла на службу быта
без перехода в бытие.

Ее захваты и поджоги,

случившиеся год назад,
уже не вызывают шоки,
смешат скорее, чем страшат.

Совсем недавно было это:

горит поджог, вопит захват.
Захлебываясь, газеты
об этом правду говорят.

Но уши мира — привыкают,

и очи мира — устают,
и вот уже не развлекают
былые правды их уют,

и вот уже к стене тесовой

или какой другой любой
приклеен мир, когда-то новый,
а ныне годный на обо.

«Какие споры в эту зиму шли…»

Какие споры в эту зиму шли
во всех углах и закутах земли!

Что говорили, выпив на троих

и поправляя походя треух,
за столиками дорогих пивных
и попросту — за стойками пихнув!

Собрания гудели, как мотор

летательного
сверх аппарата,
и мысли выходили на простор
для стычки, сшибки, а не для парада.
На старенькой оси скрипя, сопя,
земля обдумывала самое себя.

«Нужно ли выполнять приказы…»

Нужно ли выполнять приказы,
      шумные, как проказы,
      но смертельные, как проказа?
Нужно ли подчиняться закону,
      нависающему, как балконы,
      но с мясным ароматом бекона?
Нужно ли проводить решенья,
      не дающие разрешенья
      даже на легкое возражение?
Старый лозунг — «Надо так надо!»
      нужно ли приветствовать, надо?
      А может, не нужно и не надо?
Современники, товарищи, братцы,
      хочется сперва разобраться,
      а после с новой силой браться.

«Пришла пора, брады уставя…»

Пришла пора, брады уставя,
о новом рассудить уставе,
а если ныне кто без брад,
того я также слушать рад.

Старинное названое «Дума»

и слово новое «Совет»,
где всяк, кто не дурак, не дура,
обязан подавать совет.

Восстановим значение слов,

в стране Советов — власть советов,
обдуманно начав для этого
дискриминацию ослов.

«Интеллигенты получали столько же…»

Интеллигенты получали столько же
и даже меньше хлеба и рублей
и вовсе не стояли у рулей.

За макинтош их звали макинтошники,

очкариками звали — за очки.
Да, звали. И не только дурачки.

А макинтош был старый и холодный,

и макинтошник — бедный и голодный,
гриппозный, неухоженный чудак.

Тот верный друг естественных и точных

и ел не больше, чем простой станочник,
и много менее, конечно, пил.

Интеллигент! В сем слове колокольцы

опять звенят! Какие бубенцы!
И снова нам и хочется и колется
интеллигентство, как деды и отцы.

«Знак был твердый у этого времени…»