Я историю излагаю... Книга стихотворений

Когда эпохи идут на слом,
появляются дневники,
писанные задним числом,
в одном экземпляре, от руки.

Тому, который их прочтет

(то ли следователь, то ли потомок),
представляет квалифицированный отчет
интеллигентный подонок.

Поступки корректируются слегка.

Мысли — очень серьезно.
«Рано!» — бестрепетно пишет рука,
где следовало бы: «Поздно».

Но мы просвечиваем портрет

рентгеновскими лучами,
смываем добавленную треть
томления и отчаяния.

И остается пища: хлеб

насущный, хотя не единый,
и несколько недуховных потреб,
пачкающих седины.

«Много было пито-едено…»

Много было пито-едено,
много было бито-граблено,
а спроси его — немедленно
реагирует: все правильно.

То ли то, что

граблено-бито,
ныне прочно
шито-крыто?

То ли красная эта рожа

больше бы покраснеть не смогла?
То ли слишком толстая кожа?
То ли слишком темная мгла?

То ли в школе плохо учили —

спорт истории предпочли?
То ли недоразоблачили?
То ли что-то недоучли?

Как в таблице умножения,

усомниться не может в себе.
Несмотря на все поношения,
даже глядя в глаза судьбе,
говорит:

— Все было правильно.

— Ну, а то, что бито-граблено?
— А какое дело тебе?

«А ему — поручали унижать…»

А ему — поручали унижать,
втаптывать сперва,
потом дотаптывать,
после окончательно затаптывать
и потом — затоптанным держать.

А от этого рукомесла

подходящий нрав, конечно, выработался.
Щеку разбивал он до мосла,
так, чтобы мосол из мяса вырвался.

И когда — с учетом льгот —

выправилась пенсия с надбавкою,
дома просидел он целый год
в четырех стенах
сам-друг с собакою.

Отвыкал от своего труда,

привыкал к заслуженному отдыху,
в стенку бился головой до одури,
до остервененья
         иногда.

Выручало домино,

так легко объединявшее
нашу милость
с бешеностью нашею —
так легко и так давно.

Умная азартная игра

упрощала прохожденье старости,
поглощала дни и вечера,
а ночами спал он от усталости.

«Им казалось, что истину ведали…»

Им казалось, что истину ведали
лишь они и никто другой,
что доказано их победами,
быстрым шагом, твердой рукой.

Им казалось, что превосходство

в ратном деле сполна, с лихвой
подтверждает их благородство
перед всей побежденной братвой.

В положение не входили —

видно, слишком слаб человек —
тех, кого они победили,
тех, над кем они взяли верх.

Не усваивали точку зрения

потуплявших пред ними взор,
от презрения и подозрения
не поддерживали разговор.

Вовсе их не интересовала

правда, истина номер два,
та, что где-то существовала
на обочине существа,

что отсиживалась, но копила,

пробавлялась, но счет вела,
та, что вскоре с жару и с пыла,
сгоряча им на смену пришла.

«Активная оборона стариков…»