Я люблю тебя, прощай

Эвантонцы, оказавшиеся не на своем месте, не могут понять, отчего их одолевает беспокойство; они переставляют мебель, переклеивают обои. И безрезультатно.

Роза и Гарри уютно устроились на «своей» улице в самом сердце Эвантона. Аня блаженствует в бунгало на Содейл-роуд, хотя Йен предпочел бы жить где-нибудь пониже. Сэм, напротив, считает свой домишко слишком темным и тесным. А Мацек мечтает об уединенном коттедже, но только если найдет кого-нибудь, с кем там жить.

Коммунальный совет, состоящий главным образом из жителей улиц Камден и Ливера, распорядился украсить рождественскую елку гирляндами из лампочек. Елку подарил округ, и она стоит сбоку от автомобильной парковки, напротив пивной. В городке нет площади, но они как-то обходятся. «Пять, четыре, три, два, один!» — елочные огни, конечно, не загораются, но даже самые маленькие эвантонцы стоически терпят, пока кто-то из взрослых (какой-то горец) возится с генератором, а ветер хлещет дождем покрасневшие мордашки. Лампочки наконец вспыхивают, и елка — мгновение назад такая нескладная, такая кривобокая — преображается.

17.30. Солнце зашло час назад.

Мацек

И что хуже всего — повсюду Рождество. И Санта-Клаусы. Ветки падуба и колокольчики висят на проводах между фонарными столбами. И эти песни, без перерыва во всех магазинах и по радио. А где снег? Нет снега! Сэм тоже думает, что это погано. Ему тоже хочется снега. Мы сидим у меня в фургоне, дождь осточертел. Сэм теперь часто ко мне забегает, почти каждый день после школы. Ненадолго, на полчасика. Мы уже не стесняемся друг друга — пукаем, рыгаем; это значит — мы добрые приятели. Говорим все о дожде, потому что он льет без передыху.

— У меня новый сноуборд, а катался я всего два раза. А все из-за этого сучьего дождя!

— Пожалуйста, Сэм, этот дождь, конечно, нехорошо, но он — не собачьей девочки дождь. И не скверной женщины тоже. Просто дождь, и все.

— Чего? Все, что меня уже достало, — все сучье.

— Ладно, спасибо, — говорю я, потому что мне все интересно. Сэм занятный, с ним говоришь не как с ребенком, скорее как со взрослым, который еще не выбился в люди. — Хочешь выучить еще какие-то польские слова, Сэм?

— Валяй, сучек.

— Я не сучек, Сэм. Я твой друг.

— Конечно, Мацек. Это я по-дружески. Для смеха.

— Я твой сучий друг?

— Перебор, Мацек. Это перебор.

Наверное, я никогда не выучу английский.

У нас в Польше снег уже целый месяц. Вчера я звонил тетке, она говорит, у них все белое, красивое. Говорит, уже приготовила для меня комнату, с новым пуховым одеялом и такими же шторами. А на Рождество соберется вся семья. Она говорит, мое место дома.

— Когда ты вернешься домой насовсем?

— Не знаю, но на Рождество мы с тобой увидимся. Приеду на несколько недель.

— Тебе следует быть здесь, а не в Шотландии, Мацек. Не стоило уезжать из-за Марьи.

— Откуда ты знаешь, из-за чего я уехал?

— Все знают, Мацек. Что, думаешь, по твоим глазам не было видно?

— Мне нравится Шотландия. Здесь хорошо.

— Возвращайся домой, Мацек. У нас тоже хорошо. Дома всегда лучше.

День длится всего несколько часов, и снова темень. И холод. Холод у меня в крови. Вы, конечно, сами знаете, что бывает, когда вам становится холодно в этом мире, когда вы не понимаете, где ваш дом, а ваша любимая женщина замужем?

Кто-то подходит к вам и говорит гадости прямо в лицо.

Да.

Вечером, когда Сэм ушел, я сидел в пабе у огня и пил пиво. И услыхал его слова. Имени не знаю, но он здесь всегда. Ему не было видно моего лица — шляпа мешала. Слышу, он говорит своим приятелям: «Они, мать их, позанимали все рабочие места, а деньги отсылают домой, в свои говенные страны. Говорю вам, нас стригут как овец! Если так дальше пойдет, Шотландии кранты. Они ж, мать их, теперь повсюду».