Я, Люцифер

Виски нет, поэтому приходится довольствоваться джином с негазированным тоником. Квартира — это темная гостиная, грязная ванная, крошечная кухня в сине-белых тонах, и ванная, в которой под струями воды тяжело дышит и вздыхает Трейси, пока водяной пар постепенно смывает накопленные за день неприятности. Я щелкаю пальцами и закуриваю «Силк Кат». Сводка мировых новостей Джулии Саммервилл убеждает меня в том, что в мое отсутствие мальчики хо­рошо со всем справляются, но в то же время напоми­нает мне (еще одно наводнение в Индии, еще одно землетрясение в Японии, еще один яйцеголовый астроном вовсе не отрицает возможности того, что зем­ля находится на пути орбиты кометы), что время — Новое Время, имеется в виду, — ваше время подходит к концу. «Тебе дается только месяц, чтобы что-то изменить. Это твой шанс, Люцифер». Вроде как: «Кто хочет стать миллионером?» Как будто так. Но меня совершенно не волнуют внутренние диалоги такого типа (очень часто появляется ощущение, что внутри меня, то есть Ганна, два человека; вряд ли кому-нибудь это будет приятно), кроме того, душ перестал шуметь, и я слышу, как Трейси, нагнувшись так, что обе груди ее покачиваются, когда она протирает между пальца­ми ног, напевает удивительно мелодичные обрывки «Hit Me, Baby, One More Time» Бритни Спирс, кото­рые, необъяснимо возбуждая, оторвали мою задни­цу, — поясница просто пылала, — и я мгновенно решил­ся на изнасилование в ванной, — за ним можно было бы наблюдать, не упустив ни одной детали, для начала, может быть, облокотившись на нагретую вешалку для полотенец (тссс — ой!).

Кое-что никогда не меняется.

Но как только я пересекаю порог кухни, содро­гается эфир, и трезубец невыносимого света ударяет мне прямо в лицо. Я резко слабею и закрываю глаза.

— Слишком ярко, — раздается голос Гавриила. — Отвернись.

— Ничего страшного. Давай, Люц, вставай. Долго не смотри. Уриил.

— Если ты испортил эти глаза, ты об этом пожа­леешь.

— Почему он не оставит это тело?

Зафиил. Трое взрослых ребят. Интересно, неуже­ли Трейси посвятила себя Святой Деве или... Что это значит? Но Зафиил прав. Вот так, в такой позе, не устоять на линолеуме — это слишком. Поэтому, поки­дая бренное тело Ганна в положении, похожем на то, в котором возносят молитвы Аллаху, глубоко вздохнув в ожидании мучительной боли бестелесности (Иису­се — вот кто мучает, так уж мучает), я вернулся в бес­телесный мир, чтобы встретиться со своей ангель­ской братией. Не могу сказать, что это плохо: снова расправил крылья до своих безразмерных размеров, успокаивая суставы могущества и раскрывая крылья боли. Гнев охватывает всех, кроме Гавриила, который недавно тоже испытал это на себе. Трусливый Зафиил отступает. Морда Уриила — я ловлю его взгляд восхи­щенного ужаса при виде того, чему я позволил стать собой, — инстинктивно краснеет и отворачивается, и все четыре стекла в кухне Трейси взрываются.

— Полегче, парни, полегче, — говорю. — Вы от этого не выиграете, не так ли?

Знать, что Трейси сейчас, когда время материаль­ного мира остановилось, выглядит именно так, как я ее описал: согнувшись, вытирает полотенцем свои ножки, выпуклые груди замерли в своем покачивании из стороны в сторону, бедра все еще розовые от горячей воды, — знать, это доставляет хоть и незначительное, но приятное удовольствие. Меня охватило отвратительное чувство, будто я никогда не подберусь к ней ближе, чем теперь.

— Правильно, — сказал Уриил, наклоняясь вниз, — тебе нельзя.

— Таковы правила, — сказал Гавриил.

Я отношусь к этому холодно, с улыбкой. Запах Небес просто всепоглощающий; он вызывает у меня нечто, похожее на тошноту.

— Возможно, это оказалось вне вашего поля зре­ния, — возразил я, — но я и правила рядом не лежали. Да и правила широко известны прекрасными взаимо­отношениями, если вы, конечно, понимаете, что я имею в виду.

— Если ты решишь оставить тело и не возвращать­ся в него, — говорит Уриил, — тогда все последствия твоих поступков перейдут к первоначальному вла­дельцу тела.

Это уже приходило мне в голову. Честно говоря, мысль о том, чтобы совершить изнасилование и по­весить на Ганна обвинение в убийстве, возникшая как раз перед самой проверкой, кажется мне достаточно привлекательной.

— Если я покину его тело и он вернется, — заметил я, — никаких последствий не будет. Должно быть, вы, эдакие несмышленыши, забыли, что первым поступ­ком мистера Ганна по возвращении на бренную землю станет попытка покинуть ее, и это он совершит сво­ей собственной грешной рукой. А какой смысл арес­товывать парня, если он мертв?

— Еще не предрешено то, что ему будет дана его собственная жизнь, — сказал Гавриил.

— Это уже было предрешено, когда Старик вынул затычку и выпроводил этого ублюдка в лимб, — ска­зал я.

— Пути Его неисповедимы, Люцифер. Ты же зна­ешь это. — Снова Уриил. Что-то не так с его интонаци­ей. Работа по охране Эдема предоставила ему слишком много времени для размышлений в одиночестве.