Я, Люцифер

Признаюсь, что неудача с Виолеттой вывела меня из себя, и за этим последовала неистовая пьянка. (Я еще и курить начал. Очень хочется бросить, чтобы испы­тать кайф, начав снова, но я выкуриваю по пятьдесят штук в день.) Я пришел к выводу, что недостающим возбуждающим средством была сила. Основной ингре­диент — против ее воли. А продолжение ведь вполне логично: после Пенелопы Ганн получал удовлетворе­ние только от секса с женщинами, которые совершен­но не хотели с ним таких отношений. У него точно бы глаза из орбит вылезли, узнай он, на что указывает подобная склонность. Но это-то я, и потому—никакого абсурда. Снимай их всегда, когда они тебе попадаются. А кроме того, разве у меня есть альтернатива? Месяц на земле, да еще будучи импотентом? Извините.

Говорят, клин клином вышибают, поэтому вчера поздно вечером я побрел вниз по Хай Холборн; мча­щиеся мимо машины подгоняли меня в объятия ка­кой-нибудь Трейси Смит, которой суждено сыграть важную роль в деле моей сексуальной реабилитации, хотя мы даже еще незнакомы.

Хорошенькая незамужняя девушка англосаксон­ского типа из рабочей семьи — вот какая наша Трейси: с небольшим задом и гусиной кожей на руках, с гру­дями, похожими на пудинг, сдавленными бюстгаль­тером настолько, что, того и гляди, выпрыгнут на белый свет, с пепельными волосами, подобранными в берет, словно в черепаший панцирь, открывающий перламутровую шею и два маленьких ушка кричаще­го розового цвета. Всего лишь один мимолетный взгляд на этот ротик цвета свинины, пахнущий жева­тельной резинкой «Риглз», и этот дрянной мальчиш­ка уже запал на нее. Трейси Смит. Прибалдевшая на телевизионных и радиоволнах, темное эхо школы (косметика, сплетни, парни), шахтеры, коктейль «Пиммз»⁶⁵, брошюра для туристов — как еще можно было бы ее назвать? В настоящее время она действи­тельно задумывается над тем, чтобы изменить свое имя. Оставить «Трейси», но не «Смит». К примеру, Трейси Фокс. Модель, фотографирующаяся топлес в качестве ведущей детской телевизионной програм­мы, — дурацкая гостья. Она все уже об этом узнала. Оказалось, в этом нет ничего трудного. Единственная загвоздка в том, что ее родители просто сойдут с ума, когда узнают. А так как именно их взнос (мама мед­сестра, папаша таксист) был тем спасительным сред­ством, которое не позволило ей удержаться наплаву, оплачивая кредит, ей не хотелось их расстраивать.

Теперь для меня существует только Трейси Смит. Вот она выходит из главного входа Холборна, на нее падает стальной вечерний свет, и, открываясь, закоп­ченная дверь отбрасывает ее симпатичное отраже­ние прямо на меня. Серебристая дутая куртка, темно-синяя юбка в тонкую полоску, колготки цвета слоно­вой кости и черные, будто ворованные туфли на высоком каблуке. Вот она, моя девушка. Проезжая мимо, взревел двухэтажный красный автобус, на боку которого красовалась Кейт Мосс, — оставьте себе своих манекенщиц или манекенов, этих неустойчи­вых, страдающих анемией, брошенных потомков богомолов⁶⁶, — дайте мне живую Трейси Смит: дыха­ние «Нескафе», трусики из магазина «Маркс и Спен­сер», желтые пятна на трусах, словно следы от со­жженной спички, мечты о славе, практически отсут­ствие грамматики и жажда, жажда, жажда денег. Звук проезжающего автобуса напоминает зевок динозавра. Я незаметно следую за моей девушкой в окружении снующих лондонцев, чьи лица плывут передо мной, как восковой свет фонарей в городском сумраке.

Я всегда питал особо нежные чувства к Лондону: штопаный-перештопаный покров его истории (одно из лучших моих творений; я так же лелеял и древнюю Византию), зачитанная до дыр книга его мудрости и его черный юмор. Вы ведь знаете — вы, провинциалы Британии, — как это бывает: «сломаешься» под дав­лением несчастной любви или похороненного в себе желания и уедешь в Лондон: город уже ждет тебя. Берете с собой все свои драгоценные невзгоды и на месте распаковываете их — только лишь для того, чтобы обнаружить, что город приспособился к ним уже много веков тому назад, вместе с елизаветинскими страстями и викторианскими смертными грехами. Теперь же адаптация зашифрована в полученных хи­мическим путем цветах карты подземки, в паршивых трафальгарских голубях, в тысячах стучащих каблуч­ков, в кофеиновой зевоте, в выпитых в момент литрах пива, в обжиманиях на стороне. И утром в один из дождливых понедельников вы обнаруживаете, что гордитесь теперь всеми пережитыми печальными частностями, — Лондон заставляет вас смириться, действуя изобилием общего. В этом и вы увидели свою жизнь? Вот и Лондон, оказывается, жизнь повидал.