Я, Люцифер

Я начал вращать глазами Ганна. (Я постепенно приноравливаюсь ко всем этим движениям. Француз­ское пожимание плечами и при этом приоткрытый рот — сейчас мой любимый жест. Этот и еще враще­ние глазами с укоризной, который я только что про­демонстрировал своему слуге.)

— Ты забыл? — сказал я вполголоса. — Другое твое задание, идиот. Другое твое поручение.

— Да, да, конечно. Простите меня. Я понимаю, понимаю, о чем вы...

— Ты уже нашел его?

— Увы, Господин, огромные размеры лимба при­водят в замешательство. Только... только одних не­крещеных младенцев насчитывается...

— Да, да, все это мне известно. Время, Нелькерс, определенно играет не в нашу пользу. Продолжай поиски. И сразу дай мне знать, как только ты его найдешь. Понял?

— Понял, сир.

— И еще. Внимательно следи за Астаротом. Я хочу знать имена и чины всех его приближенных. А теперь иди.

На следующее утро я проверил баланс на счете. Семьдесят девять тысяч шестьсот шестьдесят шесть фунтов. Хорошая работа. Я даже улыбнулся. Хоро­шенько отпраздновал это событие жарким на Лесер Лейн, затем заскочил на Оксфорд-стрит прибарах­литься, покутить и подрочить.

♦

Нижесказанное может вас шокировать, поэтому на­лейте-ка себе двойного виски и опустите свою задни­цу на мягкую подушку.

Готовы?

Ну, хорошо. Секс не был первородным грехом.

Правда состоит в том, что Адам и Ева уже зани­мались сексом несколько раз (как же иначе они смогли бы размножаться, мой дорогой Баттхед⁵⁹); в нем было мало забавного. Конечно же, он не прино­сил неудовольствия, но это вовсе не было сексом в вашем понимании. Просто выражением того, что было изначально заложено устройством организма, вот и все. Как, например, скрещенные на груди руки или икота. Инструмент первого мужчины работал, то есть Адам чувствовал, когда он увеличивался вре­мя от времени, сам по себе. Но Адам не испытывал никаких чувств по этому поводу. Ева, со своей сторо­ны, тоже ничего не чувствовала. Но и не возражала. Они занимались этим только потому, что были так устроены. Никаких эмоций — таков секс в раю. Те­перь времена изменились, n'est-ce pas⁶⁰? Теперь это просто страсть. Теперь это просто зрелище. Так ведь? Нет, вы действительно слишком добры, соглашаясь со мной.

— Ты ведь знаешь, что хочешь этого, грязная сучка.

Нас обоих удивило то, что это было не случайной последовательностью шипящих и свистящих звуков (я решил, что змеиная кожа мне очень идет; сколь­жение — мое плотское métier⁶¹), а вполне внятной и отчетливой фразой. От удивления некоторое время мы пребывали в тишине. Ева лежала на траве и смот­рела на светящийся фрукт, а я забрался на верхушку ствола и положил свою шею и голову так, что они оказались в окружении золотистых шаров.

— Сука — это самка собаки, — сказала вполне ра­зумно Ева. — А грязная из-за того, что еще не выкупа­лась в реке.

Приведенный в смятение тем, что потерял хоро­шую возможность дать ход своей уловке, я сказал:

— Ты помнишь время до Адама?

Ева принадлежала к тем людям, которые не гово­рят «что?», когда они тебя и так хорошо слышат. Она лежала во мраке от теней листьев, медленно хлопала глазами и думала об этом, опустив одну руку в траву, а другую себе на живот.

— Иногда мне кажется, помню, — сказала она, ис­коса глядя на меня, — а иногда нет.

Я никоим образом не сторонник предвидения и планирования, но поддерживаю оппортунизм. (Я ут­верждал, что всеведущ? Строго говоря, не совсем так, но оппортунист я непревзойденный.) Не зная, что конкретно испытает Ева, впервые откусив и про­глотив сочную мякоть, я представлял это в общем. В общем она испытает более легкий вариант термо­ядерного веселья, чем я, впервые осознав себя до­статочно свободным для того, чтобы стоять в сто­роне от Бога. В общем, она получит доказательство тому, что она — женщина, принадлежащая самой себе. В общем, она узнает, — не ранее, чем я решу, — в чем состоит невероятно восхитительное удовольствие непослушания.